Размышления о либерализме - [5]
Напоминаем: для либерализма истинного ценен сам по себе рост общественной и личной свободы (рост цивилизованности права). Для него крупица этого роста самостоятельная ценность, а не шаг, облегчающий завтрашний взрыв всего сущего (как демократия — для марксиста).
Для того чтобы признать неправоту Чернышевского, следует:
1) Признать беспочвенность конечного народнического социалистического идеала — беспочвенность, которая доказывалась тогда, как и теперь, с двух различных позиций. Первая хорошо выражена приведенным выше отрывком из послания Б. Н. Чичерина Герцену: «Вам во что бы то ни стало нужна цель, а каким путем она достигается — безумным и кровавым или мирным и гражданским, это для Вас вопрос второстепенный». Вторую позицию мы условно назовем спенсерианской. Эта позиция критикует и отвергает не путь, которым социализм достигается, а конечный результат победившего социалистического движения. «Спенсерианцы» уже в прошлом столетии предсказали ту неизбежную трансформацию примитивно-демократической утопии социализма в безвыходную диктатуру, которая и осуществилась в XX веке.
2) Вторым условием признания правоты либералов-эволюционистов, а не радикалов должна быть уверенность в том, что данная ситуация допускает мирную эволюцию, ее улучшающую, что она не чревата близким и непоправимым, катастрофическим ее ухудшением. Ибо если чревата, то тогда у либерала нет иного выхода, как отбиться от радикальной агрессии ее же средствами: обезвредить ее силой. И это в истории случалось не раз. В том числе — в новейшей.
Нас спросят: какая же тогда разница между, допустим, агрессивным «народником» (или большевиком) и либералом, прибегнувшим к силовым приемам?
Разница принципиальная: либерал защищает правовой и способный к дальнейшей положительной эволюции строй. Либерал отменяет авторитарные (чрезвычайные) законы против радикалов, как только устраняет реальную и непосредственную опасность победы последних. Примеров такого хода событий в истории предостаточно. В России, однако, ему не дано было свершиться.
Русские либералы 1860 — 1910-х годов не без основания доказывали в своей публицистике, что, с одной стороны, в России не исключено мирное совершенствование общественных отношений, с другой — что программа социалистов-народников или социал-демократов не может эти отношения усовершенствовать.
Мысль о том, что социализм ведет не к демократизации всей общественной жизни, а к ее невиданной централизации и бюрократизации, находила сочувствие в русской либеральной среде. Но последовательных этатистов типа Б. Н. Чичерина в ней было не много. Против чичеринской «апофеозы централизации, бесправной демократии и нивелирующего начала равенства» (Кавелин, 1857) восстают и западнические, и почвеннические либеральные группы. Так, Кавелин пишет Каткову: «Взгляд его (Чичерина. — Д. Ш.) на государство не только есть ошибка и ложь в теоретическом отношении, но заблуждение, в особенности в наше время опасное и несвоевременное (выделено Кавелиным. — Д. Ш.). Против поднятого им знамени централизации, против нового Ваала — идеи государства, которому он приносит кровавые жертвы, надобно вооружаться всеми силами, и тем решительнее, чем талантливей рука, поднявшая это несчастное знамя».
Б. Н. Чичерин же оправдывает свой этатизм тем, что русское общество не подготовлено к политической самостоятельности, что ему свойственны пока только шатания из крайности в крайность и что оно породит хаос, если снять с него твердое государственное принуждение.
Поскольку, как показало время, Чичерин был прав, то не имело ли смысла либеральному течению сплотиться вокруг царя-реформатора и его сподвижников? Тем более что не было еще в России мощного «третьего сословия» со своими элитами. Петр I не освободил крестьян и закрепостил дворян. Александр II сделал главный, но только первый (и поздний) шаг. Но либералы остались течением мысли, а не действия и предпочли либо поддерживать «вольнодумцев», либо уйти в глухой политический нейтралитет. А «вольнодумцы» уже не думали, а делали бомбы и рыли тоннели (пусть несколько позже). Тогда (в 1850 — 1860-х годах) они только звали Русь «к топору». Но поддержка власти, даже и с оговорками, была и в просвещенной среде дурным тоном. А поддержка «вольнодумцев» — хорошим. И чем дальше — тем пуще.
Помните у Пастернака:
(«Девятьсот пятый год»)
Напомним: «лаборантши» делали бомбы. И это еще (1925–1926) вызывает у их детей романтическую ностальгию. Правда, со временем мироощущение детей изменится. Чтобы избежать «лакировки действительности», скажем так: мироощущение отдельных детей изменится…
Кавелин пишет Герцену весной 1862 года: «Крепко и здорово устроенный суд, да свобода печати, да передача всего, что прямо не требует единства государства, местным жителям в управление — вот на очереди три вопроса. Ими бы и следовало заниматься вместо игры в конституцию». Реформы Александра II все это делали возможным. Но интеллигенция в них не включилась. Она не услышала кавелиных с их отчаянными призывами, обращенными вправо и влево: «Ни реакции, ни революции!..» Еще в начале XIX века Сперанский в своем предисловии к Своду законов, которые хотел провести, молил о том же, но столь же безрезультатно. И просвещенные, и поверхностно образованные слои общества предоставили проведение реформ чиновникам. Вскоре нетерпение левых и тупое упрямство правых опять привели к реакции.
