Размышления о либерализме - [2]

За двести с лишним лет произошли с этим слоем разные и многие трансформации. В них родилась политически ориентированная интеллигенция. Но и воскрес просвещенный образованный слой. О нем мы (перешагнув в середину XIX века) и попытаемся поразмышлять.

Среди многих течений политической русской мысли второй половины XIX столетия большинству вчерашних советских читателей знакомы только народнический социализм и начавший распространяться в России с 1880-х годов марксизм.

Народнический социализм видел зародышевые формы справедливого общественного устройства в крестьянской общине, сохранившейся под скорлупой крепостного права, не давшего ей распасться. Крестьянский «мир», сообща владеющий землей и перераспределяющий эту землю через промежутки времени, традиционные для данной местности, подушно или по рабочим рукам, — таков идеал социалистов-народников.

Мы не станем здесь разоблачать их иллюзии: это сделано до нас. Сейчас уже трудно сомневаться в том, что, при всем своем бескорыстии, сострадательности, нетерпении и нетерпимости, при всех своих жестоких и жертвенных приемах борьбы, радикальный народнический социализм шел в историю вперед затылком и ничего не мог принести России, кроме дорого стоивших ей миражей и кровавой смуты.

С конца 1880-х годов народников начинают оттеснять на второй план марксисты.

Что же они предложили России?

Вместо фетишизации сельской общины — фетишизацию рабочей артели, причем артели всемирной, с возведением ее в ранг всеземного законодателя, вероучителя и распорядителя. Если крестьянская община в российской действительности реально существовала, хотя и не соответствовала представлениям народников о ней и о ее будущем, то «диктатуры пролетариата» наяву в истории человечества никто не видел и, разумеется, не увидит. Осуществимая не более, чем вечный двигатель, она была изобретена революционерами-книжниками, которые по ряду мало убедительных соображений вообразили ее себе и представили другим как историческую неизбежность. Это сразу же породило ответную критику, марксистами ни разу убедительно не опровергнутую. Критика социализмов всех толков прошла за это время путь от доводов здравого смысла до теорем высшей математики. В социализме-коммунизме не добавилось и не усовершенствовалось ни одно доказательство как его реальности, так и желательности. Просто условились считать социализмом-коммунизмом то, что из этого учения получилось на деле, и на том «теоретики», в отличие от практиков, успокоились.

Оба учения имеют сугубо реактивный характер, о чем тоже говорили их критики и двести, и сто, и шестьдесят лет тому назад. Народнический социализм — реакция сострадательного сознания на страшный гнет крепостного права; марксизм — реакция того же гуманистического сознания на беспросветное существование пролетариев ранних стадий капитализма.

Особенность обоих этих социальных учений — это их способность привлечь в определенных условиях миллионы людей к своему утопическому идеалу. Одной из причин этого является их вышеупомянутая реактивность, то есть их эмоциональная созвучность реакции массы людей на определенные исторические обстоятельства. Так, идеал социалистов-народников совпадал, с одной стороны, с мироощущением крестьянства, с другой — с чувством вины перед крестьянством в образованных людях, с ненавистью первых — к угнетателям, вторых — к угнетению.

Вспышка симпатий к ставшему, казалось бы, за три четверти века ненавистным социализму-коммунизму в нынешних постсоветских странах имеет точно такую же реактивную природу. Людям — трудно. Им плохо потому, что социализм истощил и разрушил подвластные ему страны во всех отношениях: экономически, нравственно, экологически, в правовых аспектах, культурно, организационно. И сейчас это разрушение — по огромной своей инерции — продолжается, а истощение компенсировать нечем. Но масса людей помнит, что до окончательного крушения коммунизма «порядку было больше». И она начинает относить все тяготы его крушения уже не на счет этого изначально обреченного на развал строя. Напротив: гнев обращается против тех, кто коммунизму враждебен. Против тех, кто пытается противопоставить развалу какие-то созидательные усилия, какие-то способы и пути его реального преодоления. Повторяется роковой парадокс: правда сложна, многофакторна и не обещает земного рая, да еще немедленно. А демагоги и утописты общепонятны и «гарантируют» «хорошо, много и даром». И опять за ними идут. И — в который раз — все зависит от того, многие ли пойдут, успеют ли здравомыслящие силы противопоставить демагогам и утопистам спасительные шаги.

* * *

В периоды либерализаций досоветской эпохи в обществе немедленно начинали звучать достаточно громкие и многочисленные голоса, призывавшие левых поубавить их разрушительную активность (хотя бы до тех пор, пока не будет исчерпан весь реформаторский потенциал данного времени). А крайне правых — не противостоять реформам, не сужать возможности эволюции, не обрушивать на горячие головы дубины, без разбору крушащей зачастую и центр.

Но ни разу русские либералы не стали — на период, достаточный для разрешения хотя бы самых больных вопросов и для дискредитации крайних групп, силой не только убеждающей, но и правящей.