Размышления аполитичного - [163]
Фридриха Ницше — побудем с ним ещё немного — не всегда отличал фанатичный карикатурный жест. Даже будучи Заратустрой, он требовал от своих друзей (которых не называл учениками) не столько веры, сколько недоверчивости. Более того, было время (время после разрыва с Вагнером и Шопенгауэром, время собственно вольнодумства, время «Человеческого, слишком человеческого»), когда он всей душой любил лишь одну добродетель — справедливость, этот моральный противовес фанатизму, воспринимаемый им тогда подвидом гениальности. Он, по его словам, не мог решиться считать этот род гениальности ниже какой-либо философской, политической или художественной: «По роду своему справедливость с сердечной досадой избегает всего, что морочит и запутывает суждение о предметах; она, стало быть, противница убеждений, ибо хочет каждому — живому и мёртвому, реальному и вымышленному — дать своё, а для этого ей требуется чистое знание; потому она как можно ярче освещает каждый предмет и пристально рассматривает его со всех сторон. И в конце концов даже своему противнику, слепому или близорукому «убеждению» (так его называют мужчины; у женщин оно зовётся «верой»), она воздаст своё — во имя истины».
Он упражнялся в этой добродетели и доказал её гениальность, например, в чудесном афоризме, озаглавленном «Реакция как прогресс», где воздаёт великому учителю своей юности, Шопенгауэру, по справедливости. Несомненно, одно из великих, неоценимых преимуществ, говорится там, которые мы получаем благодаря Шопенгауэру, состоит в том, что он на время силком возвращает наше восприятие к древним, могучим методам созерцания мира и людей, куда путь наш в противном случае был бы не столь лёгким. «Огромная польза для истории и справедливости; думаю, теперь никому так просто, без помощи Шопенгауэра, не удастся дать справедливую оценку христианству и его азиатским родственникам, невозможную особенно, надо сказать, на почве существующего ещё христианства. Лишь после этого крупного успеха справедливости, лишь скорректировав в столь существенном пункте исторический метод созерцания, что принесла с собой эпоха Просвещения, мы вправе снова нести дальше знамя Просвещения, на котором начертаны три имени: Петрарка, Эразм, Вольтер. Из реакции мы сотворили прогресс».
Петрарка, Эразм, Вольтер… При произнесении этих имён распахивается мир гуманности и затворяется царство фанатизма. Петрарка был меланхолик, художник, тонкий любитель противоположностей. Немецкий гуманист, благородно-бюргерский портрет которого кисти Гольбейна мне столь дорог, относился к Реформации так же, как Гёте к революции; дух Лютера потеснил покойное просвещенье, в этом его упрекал Эразм, в этом же Гёте упрекал дух французов. А в то, что Вольтер, которому Ницше посвятил книгу, своим écrasez l'infâme[214] целил в одно лишь христианство, а не в любой род фанатизма и нетерпимости костров, я не поверю никогда. Не Вольтер был человеком революции, им был Руссо…
Великолепный, несущий счастье, исполненный духа истинного Просвещения, гуманности и свободы ряд афоризмов в конце первого тома «Человеческого, слишком человеческого», где Ницше восславляет справедливость, «ту добродетель осмотрительной воздержанности, ту мудрую умеренность, которая известнее в области практической жизни, нежели теоретической, и которую, к примеру, в фигуре Антонио изобразил Гёте». Ницше тут ещё в достаточной мере ученик Шопенгауэра, чтобы пе любить волю, этого слишком громогласного суфлёра интеллекта, и говорит он об этом словами, несущими, как всё у него, живое переживание, так что всякий, запутавшийся в сетях веры, именно из-за этой своей неповоротливости репрезентует отсталую культуру. Такой человек в силу недостатка просвещённости (которая всегда предполагает и просвещаемость) негибок, невнятен, необучаем, лишён мягкости, всегда вызывает подозрения, не подвластен сомнениям, не брезгует ничем, дабы настоять на своём, поскольку не в силах постичь, что должны быть и иные суждения; в этом отношении он, пожалуй, источник силы и даже целителен для культур, ставших слишком свободными и рыхлыми, но лишь постольку, поскольку с силой провоцирует сопротивление… Таким людям — Ницше называет их «ненаучными» — достаточно по любому вопросу найти какую-нибудь гипотезу, и они становятся ей огнём-пламенем, полагая, что тем самым дело в шляпе. Иметь суждение для них значит стать фанатиком этого суждения и навсегда, всей душой принять его как убеждение. «В неразъяснённом вопросе, — говорит Ницше, — едва им придёт в голову что-то похожее на разъяснение, их начинает лихорадить, что,
