Разлюбовь, или Злое золото неба - [27]

Я только руками развел – мол, кто же от аванса откажется. Я бы тоже не отказался.

– Но тут же возникли проблемы, – продолжал Хольский, – у меня появился конкурент. То ли через криптолога произошла утечка, то ли еще где – не знаю. Может, слыхал такую фамилию – Маркель? Специалист по кладам, очень серьезный человек. Компания «Анкерман».

Нет, эту фамилию я слышал впервые и название компании тоже.

– У него какая-то своя метода поиска кладов, он их уже штук сто выкопал, даже учебник составил по кладоискательству, представляешь? Девять изданий выдержал, – вот что надо писать, Андрюха. Не про кровь да про любовь, а про денежки. Самоучитель по кладоискательству сочини – и будешь миллионером.

– И что? – спросил я. – Что Маркель?

– А что Маркель? Сам он сейчас то ли на Мадагаскаре, то ли в Африке, разыскал меня через Интернет и посоветовал держаться подальше от этого дела. Деликатно так посоветовал, но вполне вразумительно. И как он только меня нашел?

Мы еще около часа проболтали с Хольским, я еще раз сбегал за продуктами, загрузил холодильник и с более-менее чистой совестью поехал в Медведково договариваться насчет спортзала, переваривая полученную информацию. У Хольского был друг Жан, врач, его-то мобильный и был постоянно временно недоступен. Валерий Ильич рассчитывал с его помощью грамотно зализать раны, не выходя из дому, а уж с понедельника «начать действовать». Честно говоря, я плохо себе представлял, как это будет выглядеть.

А события тем временем потихонечку разгонялись.

Глава 14

Недавно ты сказала, что записалась в бассейн.

– Нужно входить в форму к лету, Андрюша. А то буду выглядеть коровой на пляже – ты же первый меня и разлюбишь… Господи, опять надулся! Ну не буду больше, не буду!.. Не злись, пожалуйста, я же на самом деле хочу, чтобы ты меня никогда-никогда… Вот и собираюсь немного подтянуться. Или ты меня больше не любишь? Отвечай, любишь или нет?.. Ага, молчишь!..

Меня начинало трясти. Я знал за собой эти вспышки ничем вроде бы особо не спровоцированного бешенства, когда темнеет в глазах и надо срочно взяться за прочное, чтобы не разнести интерьерчик. Психопат. Твои неумные, бестактные слова о любви, наверное, вычитанные в каком-нибудь дамском романе, раздавались и прежде, и каждый раз я ненавидел тебя и подозревал, что ты специально подчеркиваешь всю банальность наших отношений и зыбкость их и что мы не в Вероне.

Теперь, два раза в неделю, прямиком из института ты ехала плавать. Бассейн находился недалеко от «Нагатинской», десять минут ходьбы. Самым паршивым было то, что вместе с тобой в бассейн записалась и Ева, причем на тот же самый сеанс, что еще более усугубило мою к ней неприязнь. Нет, лично к Еве я ничего не имел, я понимал, что подруг особо не выбирают и что могло быть гораздо хуже, просто меня раздражал ее статус подруги семьи, к которой идут за советом, которой плачутся в жилетку, которую привлекают третейским судьей, на кого, наконец, просто ссылаются: а Ева считает так… Между нами шла как бы незримая битва за тебя, Анечка, все трое понимали это и как бы не принимали всерьез. А с твоим подсознательным поиском того, кому нужно подчиняться, с твоими сомнениями на свой счет, скрытыми за маской уверенности и покоя, ты очень легко подпадала под то или другое превосходящее влияние и быстро принимала форму сосуда – будь то завкафедрой или вон Ева, натура цельная, собранная в пучок. А я слишком тебе служил, я сам принял форму сосуда, думая, что так лучше. А когда спохватился – поезд уже ушел.

Так и жили. Меня уже не пугала двусмысленность и странность моего статуса, заложенные в автобиографию виражи и стоптанные каблуки единственных башмаков – я был в той степени невменяемой привязанности, когда мало думаешь о перспективах, собственном достоинстве и о том, как выглядишь со стороны. Все только тебе – вот как было устроено мое глупое сердце.

Я чертил твой курсовой проект. До двух сидел за самодельным кульманом, обложившись сорок четвертыми форматами, спецификациями и рейсшинами, вникал в изометрию, диметрию и фронтальный разрез, по несколько раз на дню брался за расшифровку письма, а после обеда ехал в Митино. Точку нашу на рынке все-таки закрыли, но я устроился там неподалеку охранять вечерами частный продовольственный магазинчик и с 15.30 до 23.00 ходил по залу, сцепив руки за спиной и надувая щеки, олицетворяя самое бдительность и отвагу. Арендовать зал за приемлемые денежки так и не удалось, так что мои финансы тихо пели романсы. Приятель Бахадыр разговаривал со своим родственником-мебельщиком, и тот обещал взять меня к себе в фирму, но через пару недель, не раньше. Родственник хорошо и ежедневно платил, сам Бахадыр уже у него работал и регулярно капал насчет меня ему на мозги. Так что процесс худо-бедно, но шел. Дважды звонил Хольский: новостей у него не было, зато сам он вроде тоже шел – на поправку.

А в пятницу я подался в институтскую библиотеку сдать учебники и у кабинета проректора случайно встретил Генку Лунберга. Вот уж воистину никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Мог ли я предположить, что с Генкиной помощью уже через несколько часов утрачу очередную и весьма изрядную толику иллюзий на твой счет. Вернее, не иллюзий – веры, которую некоторое время назад слегка поколебал во мне мастер сыска из ЧОПа «Кедр», сказав про красную «Мазду», которую затем изрядно подкосили засосы, но которая во мне еще тлела, несмотря ни на что. Надежда умирает последней – не хотел бы я дожить до тех времен, когда она все-таки умрет.