Разлив Цивиля - [78]

Задумался Трофим Матвеевич. Когда заговорил Владимир Сергеевич, сидел он облокотившись на стол и запустив пальцы в свои жесткие волосы. А сейчас выпрямился, приободрился и, как почуявший поводья конь, поднял голову. Посидел так некоторое время, а потом и вовсе откинулся на спинку стула и устремил глаза на потолок, словно бы именно там, на белом потолке, и был написан спасительный ответ на предложение обкомовского гостя. Резко обозначился кадык, стала заметна на нем плохо выбритая щетина.

Задумался и Павел. Горох… Неплохая культура, и не то что там кукурузный силос — в горохе в два раза больше белка, чем в овсе. Но тот же овес или ячмень куда урожайнее гороха. Не говоря уже о том, что овсяная солома охотно поедается скотом, а гороховая, кроме как на подстилку, никуда не годится. Вот и вопрос: за счет чего, за счет каких культур можно увеличить площади под горох? Ведь не за счет же таких, которые урожайнее его на здешних землях?

Так Павел сказал внимательно выслушавшим его собеседникам.

— А ведь знал, что об этом меня спросите, — улыбнулся Владимир Сергеевич, похоже, очень довольным своей проницательностью. — Что ж, это вам с Трофимом Матвеевичем только делает честь, значит, вы оба — думающие люди, а не просто механические исполнители чужой волн…

Владимир Сергеевич снял очки, этак лениво потер кулаком, как это делают дети, глаза, опять укрепил их на переносье и продолжал:

— Мы-то, конечно, периферия, провинция, а вот в Подмосковье, под боком у начальства, там аграрники такой будто бы выход нашли: они предлагают распахивать травы и сеять горох.

— А где тут смысл? — спросил Павел. — Что люцерна, что клевер — бобовые. Это называется — тоже и по-чувашски, и по-русски — пришей кобыле хвост, а у нее свой есть. Получил двадцать центнеров клеверного сена — вот он тебе и заменит десять центнеров гороха. Да еще и никаких затрат на семена и на обработку почвы.

— Гладко у тебя получается: и травы выгоднее гороха, н овес с ячменем дают урожайность выше, чем горох. А только откуда у тебя такие сведения? Если хочешь знать, то по республике средняя урожайность и овса и ячменя ниже гороха.

— По республике, может, и так, — все еще не сдавался Павел, — а у нас наоборот…

Поглощенный спором, он и не заметил, что Трофим Матвеевич уже давно сменил позу глубоко задумавшегося человека. Он уже прочитал на потолке нужный ответ и теперь, поднявшись на стуле н отчеканивая каждое слово, громко, почти торжественно сказал:

— Я согласен. Пусть уже другие глотают нашу пыль… Увеличим в четыре раза!.. Дело за семенами. Где взять семена?

— Знал, знал, что и об этом спросишь, — опять довольно улыбнулся Владимир Сергеевич, показывая зубы, похожие на пилу с зазубринами, — Семена, дорогой Трофим Матвеевич, есть на опытной станции, причем семена первой репродукции, а это значит — отборные. И не только семена… Я на станции Канаш придержал пульмановский вагон суперфосфата, а еще вагон калийной соли и вагон аммиачной селитры. И все это дадим вам, как инициаторам, как запевалам большого важного дела.

Владимир Сергеевич сделал паузу и — как последний гвоздь вбил — добавил:

— Вагоны завтра же будут на вашей станции.

Павел сидел потерянным, обескураженным. Он все еще никак не мог поверить своим ушам, не мог понять, как умный Трофим Матвеевич сморозил такую глупость. Как можно увеличить посевы гороха в четыре раза? За счет чего? Ну, наберется гектаров с сотню пара. А еще где взять?.. Да даже если бы и нашлась свободная площадь, все равно посеять четыреста гектаров гороха — безумство. У каждой культуры свои особенности. Горох не успел убрать вовремя — он весь и осыпался, попробуй потом по горошине собери его с поля! А дождь ударит — он и в валках прорастать начнет.

Но когда Павел заговорил обо всем этом, он опять столкнулся с холодным, осуждающим взглядом Трофима Матвеевича. Опять он громко и резко сказал:

— Еще когда только метили тебя в парторги — помнишь? — я сказал: в хозяйственные дела не лезь. Сейчас еще раз повторяю: не лезь не в свое дело и не мешай мне работать!

— Но если вы не туда гнете — почему я должен молчать?

— Я член райкома, и, если нужно, меня поправит райком. Райком, а не ты! Ясно? — Трофим Матвеевич сверлил Павла своими глазами-буравчиками. На щеках у него опять выступил нездоровый румянец, а углы рта как бы засметанились.

— Ну, в райком вместе с вами вызовут и меня. А если и не вызовут, дорогу я сам знаю.

— Правильно говорил товарищ из обкома: молод еще ты, зелен. И хотя бы постеснялся приезжего человека. Товарищ проводит партийную — ты слышишь: партийную! — линию, а ты ставишь палки в колеса, ты разводишь анархию.

— Этику надо знать, молодой человек, — поддержал Трофима Матвеевича обкомовский гость. — Элементарную этику. Чуваши в гостях хозяину не возражают. А то тебя угощают, а ты на хозяев волком глядишь. Не согласен — есть правление колхоза, приходи туда и возражай на здоровье.

Услышав такую поддержку, Трофим Матвеевич уж и вовсе закусил удила.

— Выпил лишнее — иди, проспись. Протрезвеешь — поговорим, — и указал Павлу на дверь. — Иди, иди, проспись.

Трофим Матвеевич, хотя уже изрядно и захмелевший, конечно же, прекрасно видел, что Павел совершенно трезв. Но как знать, может, именно эта трезвость Павла его больше всего и бесила: а, мол, не хочешь быть с нами вровень, хочешь быть чистеньким — так вот тебе!..