Разлив Цивиля - [30]

До слуха Анны донесся голос отца: Николай Андреевич кому-то что-то выговаривал. А может быть, еще раз Саньку повстречал и его журил.

Отец не любит Саньку — это всем известно. А теперь и мать с отцом заодно. Когда до нее дошел слух, что Санька частенько провожает дочку из клуба, она сердито сказала:

— Ну, нашла Ивана-царевича. Хвальбишка непутевый, да еще и кобель. Насмеется над тобой, а потом кусай локти. Держись от него подальше и ему скажи, чтобы за тобой не гонялся.

И ладно бы только один этот раз. Через неделю — опять о том же, вчера — эта же песня. Но странное дело: чем больше ругает мать Саньку, тем чаще он ей приходит на ум. Сядет читать книжку, а мысли полетели-полетели куда-то. И, глядишь, незаметно Саньку за собой привели: вот он стоит перед глазами, веселый, кудрявый. Анна хочет прогнать его. Вот вроде бы н прогнала. Но проходит еще какая-то минута, и опять — вот он, улыбающийся Санька, стоит перед ней и, не зная, что сказать, терзает своими сильными пальцами пуговицу пальто.

Про соседа в письме упоминает. Неужто ревнует меня к Павлу? Но ведь он мне за родного брата, неужто не понимаешь, глупый…

Погруженная в свои думы, Анна даже и не заметила, как в аптеку кто-то зашел.

— Анна, боровы разодрались и поранили друг друга.

В дверях стояла Лизук. Анна отвернулась, чтобы Лизук не видела ее еще невысохших слез, и подошла к шкафу с лекарствами.

— Мы вышли на кормокухню, — продолжала Лизук, — а Дикарь с Робинзоном выломали загородки и схватились. Робинзону так досталось, что как бы не околел… А за утреннее ты, Анна, не серчай, не обижайся. Сама знаешь, что наша ферма, как неродная дочь у мачехи. Никому-то до нее дела нет. Наверное, брошу работать, больше нет сил терпеть.

«Эх, Лизук, Лизук, — мысленно отвечает ей Анна, приготавливая лекарства. — Ты небось, заметив мои слезы, подумала, что плачу я от обиды на тебя. Если обижаться из-за всякой мелочи — очень уж жизнь будет безрадостной, как осенний дождь. И разве для этого нам дается жизнь? Жизнь коротка, а наш девичий век еще короче. У тебя он уже миновал, у меня только начинается. И хочется мне — если бы ты знала, Лизук, как хочется! — прожить его полно и интересно… Юному человеку кажется, что молодость никогда не кончится: нынче он молодой и полный сил, и завтра будет таким же, и послезавтра. Молодые не задумываются о старости. Может, это и правильно. Но как бы, как бы свою молодость прожить так, чтобы потом она на всю жизнь вспоминалась с радостью, чтобы ты никогда ни о чем не пожалел и ничего не устыдился…»

— Пошли, Лизук, — сказала Анна, запирая комнату.

— Пойдем, пойдем, а то, чего хорошего, еще околеют, потом не расплатимся.

Прямо в дверях свинарника стояла большая лужа. Она была так велика, что через нее были перекинуты дощатые мостки. Но когда наступаешь на доску, нога все равно уходит по щиколотку в навозную жижу.

Лизук с сожалением поглядела на начищенные сапожки Анны.

— Осторожно, здесь, того гляди, утонешь.

Услышав знакомый голос, хрюкающее поголовье зашевелилось, заорало, завизжало.

Нередко можно слышать: ну, развели тут свинарник! Так вот, когда так говорят про грязное, запущенное помещение, должно быть, имеют в виду именно этот свинарник, по которому сейчас шла Анна.

Проход между загородками когда-то был вымощен, но много досок поломалось или сгнило, на каждом шагу ямы и колдобины, а в колдобинах густая грязь пополам с навозом. «Неужели нельзя хотя бы вычистить навоз и сгнившие доски заменить новыми? И неужто Федору Васильевичу самому не надоело прыгать через эти ямы?..»

Дверцу тесовой загородки боров выдрал вместе с петлями, и ее подперли дубовым колом. Рассвирепевшая скотина все еще никак не может успокоиться, угрожающе хрюкает, изрыгая изо рта густую пену.

— Робинзон… Робинзон… Успокойся, успокойся, — Лизук вошла в загородку и стала гладить борова по холке.

Следом за свинаркой зашла к Робинзону и Анна. В маленькое оконце падает немощный свет. Но даже и при таком освещении она заметила нахально уставившуюся на нее из дыры в полу здоровенную крысу. Анна тихонько вскрикнула: она с детства боялась крыс и мышей. Боров, услышав чужой голос и зачуяв запах лекарств, завозился, вскочил на ноги, и стало видно, что шея у него разодрана в трех местах. Анна обмыла раны перекисью водорода и засыпала йодоформом.

Дикарь встретил девушек совершенно спокойно. Теперь успокоилась и Анна, а то, как там ни что, а Робинзона она побаивалась.

У Дикаря оказался разодранным бок.

Анна смело подошла к борову и принялась за дело. Но как только на рану попало лекарство, спокойный Дикарь мгновенно рассвирепел и вскочил на свои короткие ноги. Лизук, надо думать, хорошо знавшая нрав своего питомца, успела увернуться, а растерявшаяся Анна осталась в загородке. Клык борова, пройдя сквозь резиновое голенище сапога, достал до икры. Спринцовка выпала из рук доктора. Хорошо, Анна стояла около дверцы и успела выскочить, а то неизвестно, чем бы мог кончиться ее докторский визит к раненому Дикарю.

— Не боров, а настоящий сатана, — проворчала Лизук. — Сколько раз уже просили сдать его на мясо, так нет, дядя Хведор держит его.