Разговоры - [39]

— Да, он понимает, что можно на Шаляпина положить полтинник, но он не понимает еще, что можно за Шаляпина душу положить.

— А тот продолжает полагать?

— Слов не слыхать, но душу кладет.

— Счастливые…

— А вы разве не бывали?

— Причин к счастью было, конечно, больше, чем у этих бедных, но…

— Самого счастья меньше?

— Ведь счастье измеряется не тем, большое или маленькое, а тем, полное или неполное. Ну а при анализе разве может быть полное счастье?

— Да, анализ… не отдам.

— И я не отдам.

— Ну как же отдать — половину жизни.

— Лучше всю отдать.

— Уж это никогда!

— Верно! Ничего не отдавать! Все в памяти хранить, в настоящее переселять, и насыщать, и пресыщать данную минуту, чтобы прошлое не увядало, чтобы настоящее распухло от прошедшего, а прошлое вбирало бы в себя каждую новую секунду, ею вырастало, ею расцветало; чтоб не было последнего аккорда, а чтобы первый всегда звучал сквозь вереницу!

— И чтоб немолчность вереницы превращала прошлое в настоящее!

— Чтоб настоящее, поглощаемое прошлым, самим собой питаясь, насыщало будущее, предназначенное на съедение!

— А что, кроме Музыки, осуществит это взаимное питание на смерть и взаимное съедение на жизнь?

— Из дел человеческих — только Музыка. Единственное текучее искусство, единственное одного измерения, единственное, которое как точка: все сходится, все расходится.

— Расширение точки до беспредельности…

— И слияние беспредельности в точку.

— Окружность без центра…

— И центр без окружности.

— Текучесть из себя.

— И текучесть в себя…

— А правда, ведь текучесть — сама сущность музыки. Все другое надо положить на ленту памяти, а музыка сама течет.

— И подумайте, она без пространства! Какое счастье отрешиться от одной категории! С тремя измерениями жить в одном — какое богатство бесполезности!..

— Видеть нельзя, смотреть не нужно…

— Упраздненное «где».

— Осуществленное «нигде».

— Опровергнутое «везде».

— И торжествующее «когда». А «где» существует без «когда»?

— Никогда. «Когда» существует, а «где» мешает.

— Да, конечно: «когда» бестелесно.

— А «где» указуемо.

— Музыка есть бегство из «где».

— И спасение в «когда».

— Но без спасения, с возвращением в «куда».

— Последнее спасение — «всегда».

— Оттого в картинах вечного блаженства ангелы играют на музыкальных инструментах…

— Конечно, немолчность есть «всегда».

— И оттого они залиты светом.

— Оттого. Свет — самое бесплотно-текучее «где», а музыка есть плотски текучее «когда».

— Так. Свет — наименьшая плоть в пространстве.

— Музыка — наибольшая плоть во времени.

— А смертный человек не может зрительно осуществить бестелесное иначе как в наименьшей плоти плотского…

— Свет.

— И в наибольшей плоти бесплотного.

— Музыка.

— И вот почему в картинах вечного блаженства ангелы играют…

— Осуществляют то, что наименее бестелесно во времени.

— И утопают в лучах…

— В том, что наиболее бестелесно в пространстве.

— Значит, наименьшая телесность в пространстве…

— Свет… Что же?..

— Соприкасается с наибольшей телесностью во времени…

— С музыкой. Совершенно верно.

— И там, где свет переходил бы в музыку, там был бы мост из пространства во время.

— Перелив света в музыку есть разрежение пространства во времени.

— А почему, собственно, музыка есть наибольшая телесность во времени?

— Вы ли это?

— Нет, я хочу определения.

— Извольте, но вы же знаете.

— Я знаю, но знания не довольно, я хочу формулу; я потом вам скажу, для чего. Ну-с, музыка есть наибольшая телесность во времени — почему?

— Потому что только в музыке звук находит форму, а без формы нет телесности.

— Прекрасно сказано. Это мне почему-то вдруг напомнило, что Жорж Санд говорила об искусстве: «Искусство — не что иное, как форма».

— Искусство есть телесность того, что не имеет тела. А без формы нет телесности, значит…

— Без формы нет искусства?..

— Значит, нет.

— Но это еще не значит, что, как говорит Жорж Санд, искусство есть не что иное, как форма, что оно есть только форма.

— Видите, та же Жорж Санд где-то сказала, что реакция всегда обращает внимание на одну сторону вопроса — на ту, которая оставалась в пренебрежении.

— Ох, вы искусник насчет золотых середин.

— Середины мы во всем любим, не в одних дилеммах, во многом, начиная с артишоков. А теперь скажите, зачем вам нужна была формула, если не для себя?

— Я думаю о других. Если бы меня другой спросил, то как бы мне ответить, чтобы понятней было?

— Кто же вас спросит?

— А я думал, что бы я сказал, если бы, например, Володя поинтересовался, почему музыка есть наибольшая телесность во времени.

— Успокойтесь, никогда не спросит. С него довольно, что Шаляпин — наибольшая телесность в пространстве.

— И все-таки меньшая, чем он сам в данную минуту; смотрите, сколько ему надо места, чтобы выйти.

— А сколько надо будет времени!

— И слияние пространства и времени в движении? Так, кажется, по вашей теории?

— Блистательнейшее доказательство.

— Тушат свет, и Володю просят выйти…

— Мост между пространством и временем.

— Кажется, он с лестницы падает!..

— Разрешение пространства во времени.

— Бедный Володя!

— Не вечное блаженство.

— Дойдет ли домой?

— Из «где» в «куда»?

— Наверно, заблудится…

— Из «куда» в «никуда».

— Еще в участок попадет…