Разговоры с зеркалом и Зазеркальем - [15]
Франсуаза Лионе (Fransoise Lionnet) тоже пытается исследовать стратегии, используемые женскими автобиографиями, чтобы подорвать канонический дискурс и создать собственный, выразить в тексте те области женского опыта, которые замалчивались в этом господствующем дискурсе.
С ее точки зрения, для того чтобы вывести на поверхность те элементы, которые были погребены под мужскими мифами о самости, женщина-автобиограф «разыгрывает» сами эти мифы, остраняет их, объективирует. Здесь можно видеть двойное самосознание: женское предстает и как Я — субъект дискурса, и как Я — обретающее опыт, заявляющее о чуждости того дискурса, внутри которого оно говорит. Эта двойственность, противоречивость подчеркивается: женщина «существует в тексте под обстоятельствами чужой коммуникации, потому что текст есть место ее диалога с традицией, которую она молчаливо намеревается опровергнуть»[103]. Лионе обращает внимание на проблемы внутренного адресата (naratee) и те нарративные структуры, которые позволяют читать эти двойственные сообщения или указывают на необходимость подобного чтения.
О подобном напряжении, существующем внутри женского автобиографического текста, пишут практически все феминистские критики.
Домна Стантон (Domna Stanton) ставит под сомнение те «внешние» критерии, о которых говорит, например, Елинек. Она довольно резонно замечает, что если обозначать особенности стиля (последовательность, линеарность // непоследовательность, фрагментарность) или предмета изображения (личное, приватное // публичное, профессиональное) как специфически мужские // женские, то сразу можно назвать множество исключений: мужских автобиографий, написанных «по-женски», и женских, написанных «по-мужски». Этим сразу ставится под сомнение определенность подобных «четких разделений».
Что касается второго принципа (разницы в предметах изображения), то Стантон задается вопросом о том, не является ли предпочтение приватности (часто мотивированное адресованностью автобиографии детям) способом обоснования «естественности» своего письма. «Трудно отделить, — замечает исследовательница, — манифестации женского отличия от стратегии приспособления женщин к культурным нормам»[104].
Последнее замечание касается и того способа построения личности через отношения с другими, который, как было показано выше, некоторые критики рассматривают как специфический способ построения идентичности в женской автобиографии. Стантон и здесь видит следы зависимости, наложенной на женщину патриархальной системой, в которой эта зависимость и несамостоятельность заявляется как фундаментальное женское качество[105].
Перенося центр исследовательского интереса из области сопоставления повествования с реальным жизненным опытом автора в сферу изучения собственно текстуальности, Стантон именно в самом акте письма видит выражение главного противоречия (или напряжения) «автогинографии» (autoginography) — такой термин она предпочитает понятию «автобиография». Конфликт между конвенциональными ролями жены, матери и дочери, и неконвенциональным Я, с его притязаниями и призванием пропитывает сам акт письма, так как в символическом порядке идея авторства связана с фаллическим пером, передаваемым от отца к сыну, и пишущая женщина попадает в противоречие с основным определением женщины и рассматривается как узурпатор мужской прерогативы[106].
По мысли Стантон, разорванность и двойственность пронизывают сам дискурс женского автовысказывания, которое должно одновременно быть оправдывающимся (перед лицом структурированного в тексте патриархатного читательского «ты», персонифицирующего запрет на писательство) и протестующим, самоосвобождающимся.
Сидония Смит развивает подобную же мысль, говоря о том, что женщина-автобиограф все время имеет в виду реакцию читателя, стоящего на позициях господствующего патриархального дискурса. В собственных декларациях и избираемых «нарративных структурах она обнаруживает свое понимание возможности чтения (интерпретации), которому она может быть подвергнута со стороны публики, в чьих руках власть над ее репутацией»[107], то есть всегда помнит, что ее женский текст будут читать именно как женский, а значит, иначе, чем мужской. По мнению Смит, адресат женской автобиографии, по крайней мере до XX века, — это мужское «ты», «он», тот, кто представляет доминантный порядок в качестве судьи с позиции существующей идеологии гендера. «Как арбитр, молчаливый партнер автобиографического контракта он получает привилегию власти»[108]. Текстовые стратегии женской автобиографии строятся в двойственной перспективе: «остро чувствуя ожидания читателя и свои, часто находящиеся в конфликте с последними, желания, она (женщина-автобиограф. — И.С.) осуществляет иногда элегантный, иногда судорожный баланс между прогнозируемыми читательскими ожиданиями и ответными авторскими маневрами»[109].
Возвращаясь к концепции Стантон, надо отметить, что для нее автогинография — это реализация (или попытка реализации) задачи, которая по определению кажется неисполнимой: «конституировать женский субъект в фаллоцентрической системе, которая определяет ее как объект, как несущественное
