Разговор в письмах о материке Россия - [14]

В начале XX века в одноименной работе Е.Н. Трубецкой определил древнюю иконопись как «умозрение в красках», а в другом месте — как «богословие в красках». Перефразируя Евгения Николаевича, мы назвали народную культуру «богословием в песнях». Как икона является символом

Господа, так и слово (пропетое, проговоренное) является его (слова, логоса) проявлением, материальным знаком незримого духовного мира.

Ну а что же заявленная тема конференции? То-ле-рантность, то-ли-не-рантность… Точнее было бы слово ментальность (по-русски «душевность»), но и оно не отражает основу русского характера, ибо сердцевина его — дух. Но в западных языках и слова-то такого нет. Народное богословие и, следственно, народный характер сформировались задолго до появления государства. Они есть следствия Промысла Божьего о России, сотворенного «прежде всех век» логоса нации.

Поставим вопрос так: действительно ли фольклор сохранил свой богословский стержень (попросту — русский дух) с Адамовых времен или он (дух) постоянно воспроизводится в силу своей онтологической сущности? В силу своего отличия (не секуляризированного состояния сознания) от современного искусства.

Верно и то и другое: народная ментальность, русский дух и определяющее их народное богословие сохранились с древнейших времен — с момента создания русского языка, с момента исторического проявления русского (славянского) логоса. (Здесь необходимо построить то, что я назвал антропологией слова: слово имеет тело, душу и дух, ибо, как и сам человек, сотворено по образу и подобию Слова. Дух слова — эго логос, имеющий быть в инобытии, через процесс сознания проявляемый в бытие.) Язык, фольклор, народное богословие есть тождественное телесно-душевное проявление логоса народа. Тождественность.

И вместе с тем каждый раз, когда фольклорное произведение воспроизводится, происходит сиюминутное (здесь и сейчас) творение русского духа, воссоздание народного богословия (в нераскрытом, говоря математическим языком — в нераспакованном виде). Именно этим, а не одним только «звукоизвлечением» определяется «аутентичность» данного типа искусства. Собственно, тут и не об искусстве речь, а о форме сознания. Современный достойный исполнитель пребывает при сем в двух формах сознания: традиционной — она его и вдохновляет, и животворит, и ради нее он и занимается фольклором, и современной, секуляризированной, от которой почти не в силах отстать. Подлинное фольклорное исполнение — это и есть истинное национальное самосознание.

Выходит, пока мы поем — мы русские, а разъехались с фестивалей — опять постсоветские безбожники.

Отчего нужна человеку Церковь? Дабы было куда притекать воссоединяться с Богом молитвенно и через таинства. Отчего даден нам фольклор? Дабы через его «таинства» воссоединяться со своим народом. Народность, народное богословие ни в коей мере не могут подменить Церковь (богословие православное). Это две единосущные (так как от Святого Духа), но неслиянные составляющие русского человека. В их полноте он нуждается, как никогда.

Так то ли или не то ли?.. Отнюдь не одним терпением определяется русская душа. Когда мы толерантны? Когда по-евангельски подставляем другую щеку (снимаем последнюю рубаху и т. д.), но потом бьем наотмашь «по полной программе»? Когда русский человек толерантен: когда отступает до Москвы или когда гонит захватчика до Берлина, а то и до Парижа? Да, «русский долго запрягает, но быстро едет». Да, пожалуй, есть высочайшее смирение в наших духовных стихах (ни в одном фольклоре такого не найти). Но и нигде нет такой воинственности, силы ратного духа (обратитесь к нашей мужской традиции)! Bo r чего так катастрофически не хватает ныне. А забугорные лжеученые внедряют по всем каналам: «Русский человек толерантен, толерантен, толерантен… Усни, мужик, не вставай с печи!» Загипнотизировали, бесы. Лучшие же наши качества — терпение и терпимость — обернули против нас. Но заметим, смирение — это категория из другого измерения. Смирение вполне сочетается (и даже необходимо!) с воинским духом.

Да, русский человек терпелив, но он еще и совестлив, а значит, и нетерпим ко лжи и насилию. А вот это — совесть — уже не входит в планы американских кукловодов! Вот это уже непреодолимое препятствие к «свободному» (то есть содомскому) обществу, что мыслят они построить на Руси. Да не будет!

Заметим еще, что в греческом языке нет такого понятия, как совесть, и Православие, сформированное первоначально по-гречески, зиждется на антитезе грех — покаяние. Русское народное богословие стоит на понятии совесть, что подразумевает участие силы духа. В этом — некоторое особое, национальное понимание вопроса о свободе воли, которое, впрочем, не выходит за рамки ортодоксального Православия, а, наоборот, отражает, как нам кажется, истинное понимание вопроса. Вернемся к этому чуть позже…

Мы живем в эпоху информационных войн. Задумаемся, кому выгодно убедить нас нашими же силами в якобы свойственной русской душе толерантности? Чем всегда был опасен для врага русский солдат? Чем устрашал и устрашает поныне неприятеля? Толерантностью разве? «Нашей огромности боятся…» — говаривал Александр III. Но не только географической огромности, а и широты душевной, а и величия духа. В четырехтомнике «Великая Отечественная…» среди прочего следующие цифры: 268 человек удостоены звания Героя посмертно за то, что повторили подвиг Александра Матросова (а сколько не отмечены звездами!). Но были ли подобные подвиги в армии союзников? Отнюдь. Ни одного. А сколько было отслужено католических молебнов, сколько призывов «полагать душу за друга своя»! Догма одна, ментальности разные…