Разговор с незнакомкой - [9]

А как любила вспоминать она о театре, до которого было — тоже рукой подать. С каким упоением рассказывала она в длинные вьюжные вечера соседкам в эвакуации о Станиславском, Тарханове, о Книппер и юной Тарасовой, о Качалове. И, конечно, под влиянием этих рассказов Александр Дмитриевич еще ребенком пристрастился к театральным радиопередачам, а едва ли не с первых школьных шагов перечитал весь классический репертуар русского театра.

Так уж случилось, что поклониться праху матери Александру Дмитриевичу надо ехать далеко, в чужой, неродной город. И он бесконечно счастлив, что время и люди пощадили этот желтый особняк, хотя рядом снесли целый квартал крутобоких, приземистых, крепких еще домов — строили новый театр. И стоит он теперь здесь, кубический и фундаментальный, точно стиляга среди бояр, точно гигантский памятник кирпичу.

…Возвращался Александр Дмитриевич все так же пешком. Когда добрел до сквера, вдоль аллей медленно, как в театре, начали загораться голубые неоновые фонари на столбах. Стряхнув перчаткой снег с края скамьи, он присел. По странному совпадению на скамейке напротив, что при свете дня служила для желающих рюмочной, сидел и клевал носом сутулый плюгавенький мужичок. Фонарь светил прямо над его головой, и Александр Дмитриевич смог его хорошо разглядеть.

— Господи… горе мне с тобой! — послышалось вдруг слева, и из-за кустарника на аллею выбралась женщина средних лет, невысокая, в тонком пуховом платке. В одной руке она держала небольшие металлические санки с гнутой спинкой, другой вытягивала за пояс-кушачок из-за куста упирающегося парнишку лет четырех-пяти, и шубейка его, и валенки, и даже шапка были заляпаны мокрым снегом. Поставив ребенка на твердое место у кромки асфальта, женщина принялась тщательно сбивать с его одежды снег. В это время прикорнувший на скамье мужичок вдруг привстал, голова, по-видимому, перетянула его, на полусогнутых заплетающихся ногах он сделал несколько шагов и таким образом очень неуверенно поковылял к выходу.

— Мама, а что это с дядей? — тотчас же отреагировал мальчуган.

— У него ножки болят, стой, не дергайся, Андрюша.

Мальчик, надувшись, отвернулся. Но через минуту не выдержал:

— А разве взрослым можно обманывать?

— Ты о чем это?

— Я же вижу… он пьяный.

«Картинки жизни…» — невесело подумал Александр Дмитриевич и поднялся. За деревьями увидел свой дом, напоминающий отсюда огромный пятипалубный теплоход со светящимися окнами кают. На секунду вдруг показалось, что светится и его, крайнее на третьем этаже, окно под чужим балконом. Сделав несколько широких шагов, он отчетливо увидел в проеме между деревьями угол дома, свой этаж и темное свое окно и уже неторопливо свернул на боковую аллею к выходу.

* * *

В тот день Александр Дмитриевич был дежурным по номеру. После трехдневного «домашнего ареста» ехал в редакцию, вез свежую, пахнущую наборной машиной и краской, но уже вычитанную корректуру очередного номера журнала. Пощипывало уши, в ноздри ударяло терпким молодым морозцем. По улицам несли елки. Детвора раскатывала в подворотнях припорошенные снегом мерзлые лужи.

Возле редакции, в закутке у железнодорожного переезда, организовался маленький новогодний базар. Александр Дмитриевич замедлил шаг, взгляд его остановился на небольшой, пушистой и какой-то уютной, праздничной даже без украшений ели. И совершенно шальная мысль завладела им. Он купит эту елку! Купит и отнесет в комнату на чердаке. И поздравит Незнакомку. Ну, разве это не повод? В конце концов, может же он быть представителем Бюро добрых услуг! Александр Дмитриевич бегло взглянул на часы и шагнул через рельсы к подъезду редакции.

До двенадцати он разобрался по корректуре с каждым из отделов, сдал верстку в штаб редакции — всегда строгий и скрупулезный секретариат. Пообедал и покурил на «пятаке». Затем, сделав несколько деловых звонков по телефону, собрался было восвояси, но тут всех позвали к главному.

— Я пригласил вас, чтобы сообщить… — начал с паузой и игриво, по-гоголевски, шеф. — Одним словом, буквально через полчаса у нас будет гость… — он назвал фамилию космонавта. — Я думаю, мы успеем организовать чай.

И вот сидел он перед ними. Невысокий, не по-зимнему смуглый, скуластый, со светлым прищуром серых русских глаз. Разместив перед собой на зеленом сукне стола крупные с узловатыми пальцами руки, нервно пошевеливал ими. И говорил. Сбивался, волнуясь, делал большие паузы, подыскивая слова, но говорил страстно, по-юношески азартно, точно не он недавно вернулся из долгой орбитальной одиссеи, а кто-то другой, а ему лишь посчастливилось наблюдать полет, увидеть Героя и пожать ему руку и благодаря этому приобщиться к необычайному, неземному.

Говорил этот скромный и мужественный человек о вещах, в общем-то, неожиданных и необычных. Александра Дмитриевича, привыкшего к ежедневным информациям центральных газет, мало интересовал космос. Гораздо интереснее казались ему сами люди, обживающие его. И он слушал чутко этого парня, вдумывался в каждую его фразу. Когда тот умолк, начались вопросы.

— А с Гагариным вы дружили? — пискнула машинистка Света, мгновенно покрывшись румянцем.