Разговор с незнакомкой - [38]

К заводу она бежала задолго до гудка. Тот же мастер с красными, глубоко запавшими глазами, завидев ее, крякал и покачивал головой.

От мужа Наденька получала не часто, но довольно регулярно письма и открытки. Когда же случалась задержка с почтой, для нее наступали самые черные дни. Наденька не могла есть, почти не спала, любую свободную минуту проводила возле дочери в детском саду. Девочка заметно подросла, чутко угадывала состояние матери и по-своему утешала ее.

— Мамочка, не грусти… — говорила она обычно. — Скоро наступит лето, и мы пойдем с тобой в лес, по грибы.

— Да, да, Машенька… пойдем, — машинально отвечала Наденька, вглядываясь в лицо девочки, в ее глаза. — Господи, как же ты похожа на отца…

— На папу?..

— Да, Машенька, на него.

— А он… какой?

— Он… самый, самый… — горячий комок обжигал ей горло, и она, не найдя больше слов, прижимала девочку к себе.

Стоило прийти открытке со штампом полевой почты, всего в несколько слов, чаще всего дежурных, одинаковых, — и Наденька снова была самым счастливым человеком на свете. Снова неделями она не выходила с завода.

В те редкие выходные дни, когда у Наденьки, оказавшейся за проходной, щемило душу в предчувствии долгого пустого вечера в сырой квартире, заводские девчата, точно сговорившись, тянули ее в клуб на танцы. Наденька горестно отмахивалась от них. Но однажды они, едва ли не насильно, привели ее в кинозал. Перед фильмом показывали военную хронику. Наденька, вглядываясь в суровые лица офицеров и солдат, машинально искала среди них Петра. После сеанса быстро, буквально в считанные минуты, скамейки были расставлены вдоль стен, начались танцы. Наденька быстро вышла из зала. Мелодия «Амурских волн» догнала ее у лестницы, она замешкалась, вернулась к двери, прислонившись к косяку, замерла на минуту, наблюдая за кружившимися парами. Эти пары, улыбающиеся лица, музыка — все это показалось на секунду Наденьке нереальным, несегодняшним, праздничным. Ее вдруг неудержимо потянуло через невидимый барьер, через порог, в зал, к танцующим. Наденька вздрогнула от неожиданности, почувствовав, что кто-то легонько трогает ее за локоть, повернулась и встретилась взглядом с голубоглазым, застенчиво улыбающимся парнем, лицо его показалось ей знакомым.

— А вы… почему же здесь? Разрешите вас… — негромко проговорил он, переминаясь с ноги на ногу.

— Меня? — невольно переспросила Наденька, густо покраснев. — Ну, нет… — Она метнулась к лестнице и через минуту была уже на улице. Резкий ледяной ветер бил ей в лицо, она, не помня себя, бежала навстречу этому ветру.

Отперев дверь, не раздеваясь, не включая света, Наденька, точно в холодную воду, вошла в комнату, медленно пересекла ее, в темноте нащупала на письменном столе пачку табаку и прижала к лицу. Долго вдыхала она у черного окна горьковато-пряный, родной запах, и тихие слезы, высыхая, холодили ее щеки и шею.

Нет, не забыть Надежде Сергеевне тот день — четвертое декабря, канун праздника Сталинской Конституции. В конце смены, когда она уже переодевалась за шкафом в углу конторки, ее вызвали в кабинет директора. Она растерялась было, остановившись у обитой дерматином двери, но секретарь решительно провела ее в кабинет. Наденька увидела там добрую половину своего цеха. Вдоль стен стояли и девчата из ОТК, ее сменщицы, и группа слесарей с основных стапелей участка сборки, и старенький мастер, нервно перебирающий в руках кусочек ветоши.

Из-за стола поднялся директор — высокий, худой, в диагоналевой гимнастерке без погон и синих галифе, в светлых, плотно обтягивающих ноги бурках.

— Дорогие мои товарищи… — откашлявшись, тихо проговорил он. — Позвольте мне поздравить вас с праздником. Я только что говорил с Москвой, товарищи, полчаса назад. Москва, Центральный Комитет нашей партии поздравляют вас с досрочным выполнением задания Государственного Комитета Обороны, с досрочным освоением новой продукции. Я не стану много говорить, друзья мои, все вы знаете, что наша продукция нужна сегодня фронту как хлеб, а может быть, именно сегодня — нужнее даже хлеба. А это значит, что все вы, дорогие мои, наш коллектив, приблизили светлый день нашей победы…

Наденька стояла, прислонившись спиной к стене. Слух ее, ее мозг продолжали еще ощущать гул станков, грохот кран-балок и резкий треск электросварки, но сквозь все это до нее доносились ясные и добрые слова директора. Вслушиваясь в них, она и не заметила, как возле директора появился приземистый, несколько грузный мужчина с обильной сединой, с депутатским значком на лацкане темного пиджака, левый пустой рукав которого был приколот к карману. Он окинул пристальным взглядом сквозь прищур стоявших возле стены и заговорил. Говорил он недолго, и слова его были похожими на те, что только что сказал директор, и Наденька не очень вдумывалась в смысл их, но вот он громко, отчетливо назвал фамилию их мастера, и сразу же на минуту наступила тишина. Мастер стоял, вдавливая себя в стену, по-прежнему сминая в руках клочок ветоши. Потом он переступил с ноги на ногу, стоящие рядом подтолкнули его вперед. И тогда навстречу ему шагнул директор. Он крепко пожал руку мастера и обнял его. А мужчина в темном пиджаке со значком (позднее Наденька узнает, что это секретарь обкома партии) с трудом, одной рукой приколол прямо на серый застиранный халат мастера сверкающий красной эмалью орден. Мастер, улыбаясь растерянно, развел руками и, отступив назад, к стене, спрятался за спины стоящих неподалеку от Наденьки слесарей.