Разгадка шарады — человек - [4]

— Такая уж профессия у мужа, — пояснила она.

Но не стала уточнять, какая именно. Она так и не назвала мне ни своего имени, ни возраста, ни адреса. На присланной мне рукописи стояло только: «Эммануэль. До востребования, а/я Париж 71, 17». Я и не спрашивал ее ни о чем, будучи уверен, что мы еще увидимся. Мне и в голову не пришло, что она чего-то недоговаривает. Она меня околдовала. Время от времени я накрывал своей ладонью ее руку, и она благодарно улыбалась.

— Вы и правда думаете, что меня издадут?

— Безусловно. Через несколько дней я пришлю вам письменное согласие.

— Я просто вне себя от радости. Если бы вы только знали… еще утром я умирала от страха, а потом…

— …а потом мы познакомились. Эммануэль и Пьер.

— Можно, я буду звать вас Пьером?

— Сделайте милость.

Я поднял бокал. Она сделал то же самое, и снова наши глаза встретились.

— Спасибо… Пьер.

Она уже не улыбалась.

Кто-то открыл дверь, и шум воды заглушил голоса. Я и забыл выпить виски. И даже не подумал снять очки. Повернув голову, я взглянул на электрические часы. Жаллю мне кивнул. Пора было идти завтракать. Я последовал за ним в столовую.

— У вас усталый вид, мсье Брюлен, — заметил он.

— Пожалуй… Я неважно переношу здешний климат.

Я был зол на него, потому что он застал меня врасплох. Хотя вряд ли Жаллю вообще вспоминал о моем существовании. Вероятно, не больше, чем о тех, кто сейчас молча поглощал пищу, собравшись за разными столами: отдельно англичане, немцы, голландцы… Блеш сидел один. Они притворились, будто им до нас нет дела, но не спускали с нас глаз. Жаллю для них — враг. А я?.. Роллам, слуга-афганец, принес нам завтрак: куропатки с капустой и рисом, консервированные ананасы. По приказу Жаллю, который терпеть не мог ждать, нам подавали все сразу.

— Но ведь вам, — заметил Жаллю, — уже приходилось бывать на плотинах Востока?

— Да, в Турции… Еще в Израиле… Один раз — на Цейлоне. По сравнению со здешними краями, все это райские уголки.

Похоже, он меня и не слушал. Я то и дело поглядывал на него. Не знай я, что ему сорок лет, по виду не смог бы определить его возраст. Короткая стрижка, лицо изрезано глубокими морщинами; впалые щеки делали его похожим на миссионера. У него был взгляд путешественника: устремленный вдаль, постоянно озабоченный, а иногда и пустой. Блеш рассказал мне, в чем тут дело. С тех пор как в Португалии прорвало одну из его плотин, о нем пошла дурная слава. Блеш уверял, что все плотины, построенные по планам Жаллю, рухнут одна за другой. Он даже набрасывал мелом чертежи на крышке стоящего на террасе стола.

— Понимаете, беда этой его плотины в форме раковины не в том, что она тонкая… Тут как раз надо отдать старику должное… Свое дело он знает… но вот боковой напор слишком велик. Стоит почве сдвинуться хотя бы на волос, и стена полетит ко всем чертям. А почва всегда сдвигается, сколько цемента туда ни вбивай… Достаточно какого-нибудь отдаленного землетрясения или оседания глубинных слоев… Такая вот штуковина (тут Блеш постучал ногой об пол) простоит пятнадцать — двадцать лет… Но что с ней будет лет через пятьдесят? Кому и знать, как не мне… Ведь это моя специальность — проверять надежность таких сооружений… Я их изучил как свои пять пальцев. Так вот, готов поспорить, тут всякое может случиться… Взять хотя бы ту плотину, что он построил возле Бомбея, я ведь там тоже был… тогда-то и начались у нас стычки… так вот, в прошлом году весь правый берег пришлось укреплять заново… Бурить скважины по триста метров глубиной… Можете себе представить, какой это адский труд! Само собой, себестоимость здесь ниже, да и строительство идет быстрее. Для бедных стран все это имеет значение. На его месте меня бы кошмары замучили!

Жаллю ел быстро; как ни старался, я не мог за ним поспеть и вечно нервничал, когда он говорил:

— Да вы не спешите… Вам ведь, мсье Брюлен, торопиться некуда.

Разумеется, это следовало понимать в том смысле, что я здесь турист… приехал, так сказать, прошвырнуться… а то и под ногами путаюсь… Да, инстинктивно я его ненавидел, хотя ревности не испытывал. Просто не мог себе представить, что он ее муж. Ведь я никогда не видел их вместе. А главное, знал, что между ними уже давно не было близости… вот в чем заключалось мое преимущество. Да, теперь-то можно сознаться: я, как и все, попал под его влияние. Но в ту пору я скорее бы умер, чем признался в этом. Я ничего не смыслил в его работе, он не разбирался в моей; вот я и думал, что мы квиты. Потому я и бесился, когда невольно опускал глаза под его взглядом. Мне хотелось хоть раз ему не подчиниться. Тем паче что у меня имелось на то полное право: ведь я не служил под его началом. Но стоило ему спросить: «Мсье Брюлен, могу я на вас рассчитывать во второй половине дня?» — и я, сам того не желая, спешил выразить свое согласие. Похвали он меня, я, наверное, проникся бы к нему почтением. Но он держал меня на расстоянии. Для него я был чем-то вроде секретаря-переводчика, знающего, но не заслуживающего внимания. Потому-то во время наших почти ежедневных поездок в Кабул я отчаянно, изо всех сил думал о Ману, стараясь не поддаваться ему и даже втайне унизить. Но униженным оказывался всегда я сам.