Разбойница - [61]

Я подошла к нему, взяла под руку (благо, рабочие смотрели на нас абсолютно равнодушно):

— Ну... теперь, когда ты так космически одинок... может быть... мы поживём вместе?

Алекс молчал, вглядываясь в неведомую запредельность. Это был один из самых волнующих и, надо признать, самых длинных волнующих моментов моей жизни.

Вдруг Алекс улыбнулся счастливой улыбкой.

Сошёл с ума?

— Почему я одинок? Я не одинок! — проговорил он, сияя куда-то вдаль.

Я обернулась и поняла, что с ума схожу я!

К могиле медленно подъехал столь мне знакомый «Супергранд Чероки», и из него медленно вылез красавец Аггей, в безукоризненно чёрном костюме, чёрном галстуке, ну и в чёрных, естественно, ботинках. Я считала всегда, что так легко меня в обморок не повалишь, но тут почуяла, что ног нет и я лечу по воздуху в сторону сырой могильной дыры.

Чья-то рука схватила меня. Оказавшийся наиболее сердобольным из всех пожилой рабочий крепко взял меня рукой, другой вытащил из кармашка бутылочку нашатыря и едким щиплющим запахом прочистил мне мозги.

Сын! Аггей — его сын! А красивая восточная женщина, лежащая на возвышении, — его мать!

Господи, да и как складненько-то все у них!

Кругом, и даже в стане противника, у них все свои!

Только что я-то во всём этом делаю?

Алекс и Аггей обнялись, разрыдались и расцеловались, не повернув головы, естественно, ко мне... Да и кто я такая, чтобы меня целовать? Вряд ли мой труп их так расстроит.

В центре живописной группы, достойной кисти художника-передвижника, в чёрном клеенчатом военно-морском плаще стоял Александр Паншин — Каренин, Вронский и паровоз в одном лице!

Он же — Железный Феникс! Рядом сын-паровоз.

Замелькали лопаты.

Потом мы медленно ехали по дорожке. Чуть в отдалении от нас так же медленно в траурном эскорте ехал в своём «Супергранд Чероки» его красавец сынок.

— Кстати, — вдруг абсолютно спокойно проговорил Алекс. — Что у нас с ярмаркой?

— С ярмаркой?.. — повторила я безвольно. Казалось, из нас двоих я должна быть более спокойной. Ан нет, — он.

— С ярмаркой? — снова повторила я.

— Да, с ярмаркой, с ярмаркой! — тут он даже слегка распсиховался. — Ты ж ездила! Что, вообще уже?!.

Тут, честно говоря, можно вообще и «уже»!

— А, с ярмаркой... всё нормально, — наконец-то выговорила я.

— Есть там что-то интересное... нам? — нетерпеливо проговорил он, выворачивая на шоссе.

«Неужели и нам?» — вдруг посетила меня совершенно безумная мысль.

— Есть, — робко проговорила я.

— Например?

— Например?.. Италия, — я закрыла глаза. Венеция... Падуя... Белые фигуры вдоль изгибающегося мраморного парапета тихой реки... Флоренция... Гигантский, морковного цвета купол собора Санта Мария дель Фьоре над черепичными крышами, тонущими в зелени под синим солнечным небом! Сколько раз я видела это в снах!

Машина ухнула в ледяную яму, но с завыванием выбралась.

— Сколько? — прозвучал суровый вопрос.

— Дорого.

— Поможем, — буркнул он.

Я прильнула к нему.

— Мальца отправить надо. Зарываться начал. Успокоить слегка!

«Да его совсем в другую сторону надо отправить! — чуть не воскликнула я. — Там исправят». Но — передо мной страстный отец! К тому же только входящий в эту роль.

— И... мне... надо? — испуганно пробормотала я.

— А на что я тебя держу? Ну и сама понимаешь... — он скорбно глянул на заметенный кладбищенский пейзаж...

Понятно. Мальчонке отдохнуть надо после смерти матери... Не он ли, кстати, её и убил?

— Уж думаю, ты справишься с ним? — он позволил себе улыбнуться.

Кто это тут улыбается? Педагог Макаренко? Или нежный сердцем Железный Феликс, страстно переживающий за сирот, потому что сам же их наплодил?

— Ясно, — я вытащила блокнот и ручку. — Требуется группа не менее двенадцати человек. Но тур весьма выгодный, пока рекламный...

— Ну, пусть товарищей своих кликнет. Ясное дело — не ангелы...

Тонкое наблюдение!

— Не на интеллигенции же нам деньги делать! — тут явно прозвучала боль за нищенское положение интеллигенции, к которой он в эти мгновения причислял и себя.

— Разберёшься? — он страстно уставился на меня: — Я виноват перед ним! — это прозвучало совсем уже величественно.

— Ясное дело! — сказала я.

Мы летели ночью, и даже в самолете как-то чувствовалось, что становится всё теплее и расцветают цветы. Давно у меня не было такого блаженного сна. Я на минуту просыпалась, прищурясь, глядела на уходящие вдаль спинки кресел в белых чехлах и чувствовала блаженство: вы-то будете ещё долго тут дрожать в темноте, а я вот сейчас утону в тёплом чёрном южном сне.

Как очень далёкое вспоминались дорога по гололёду в аэропорт, сглаженные бордюры снега по краям дороги в жёлтом свете фар, матерящийся Алекс, волнующийся, наверное, впервые в жизни.

В зале он отошел сразу в сторону, в тень, надвинул низко чёрную «подводную пилотку», да ещё надвинул капюшон — настоящий капуцин: таких много, надеюсь, будет в Италии, куда мы, кажется, летим!

Опять мне вспомнился Тарас Бульба, тайно пробравшийся на казнь своего сына — кстати, сына-то всё и не было.

Его спутники собрались почти все: если самолет сможет взлететь с ними, будет хорошо — в каждом приблизительно около двух центнеров веса, да ещё на каждом навешано кожи, железа, цепей (золотых).