Разбитые сердца - [24]

Понимая, что Ахбег вызван под предлогом, граничащим с обманом, я устроила мальчика как можно удобнее, стараясь в то же время не слишком его беспокоить, поскольку вправление кости даже самыми опытными руками очень болезненно, и делать это лучше всего, когда пациент находится в бессознательном состоянии, а потом пошла за Беренгарией. Сестра не спросила меня, согласился ли мальчик остаться в замке, считая совершенно очевидным, что никто не мог отказаться от такого предложения, а сама я не затрагивала этой темы. Она пришла и встала около его ложа, не отрывая от безжизненного лица снова потерявшего сознание мальчика пристального и сосредоточенного взгляда. Потом огляделась вокруг, внимательно посмотрела на своих дам и мягко проговорила:

— Я надеюсь, что Гастон уйдет в отставку, когда вы поженитесь, Мария. Рыцари возвращаются к женам в случаях, куда более серьезных, чем этот. Что же касается вас, Пайла, я думаю, вы пойдете в осажденную Хаку!

Эти слова, произнеси их я, жестоко обидели бы дам и повлекли за собой многочисленные неприятные последствия. От Беренгарии же они были приняты с подобавшим смирением, и уже через пять минут Пайла и Мария, окончательно оправившись от своих переживаний, болтались по комнате, строя различные предположения и стараясь казаться полезными. Еще через несколько минут появился Ахбег.

Увидев старика, я поняла, что не следовало корить его за то, что он отказался сопровождать отца. С того времени, когда я видела его в последний раз, он сильно сдал и был теперь глубоким стариком, очень худым и болезненным. Параличная дрожь сотрясала его голову и руки, и по тому, как он всматривался в пациента, я поняла, что видит он его очень плохо. Однако Ахбег ухитрился выразить недовольство тем, что его извлекли из его убежища ради какого-то лакея, и, даже подтвердив диагноз, поставленный Бланко, ворчал, что вправить кость мог бы любой цирюльник.

— Мальчик будет хромать всю жизнь? — спросила Беренгария.

Сообразив, что будущее состояние мальчика имеет важное значение для хозяйки, Ахбег принялся священнодействовать со своими мазями, бинтами и деревянными дощечками, манипулируя ими с профессиональной ловкостью, и почти закончил свою работу до того, как мальчик со стоном открыл глаза и снова закусил нижнюю губу. Из всех лиц, склонившихся над ним, его взгляд остановился на лице Беренгарии. И, словно отвечая на какой-то вопрос, она слегка наклонилась вперед и произнесла почти то же самое, что собиралась сказать я:

— Небольшой несчастный случай. Не беспокойся. Кость вправили как надо. Мы позаботимся о тебе. — Она коснулась указательным пальцем его руки и улыбнулась своей особенной улыбкой, в которой, казалось, всегда крылась какая-то тайна.

Бедный маленький музыкант! Полагаю, что он погиб в этот самый момент. И самым странным казалось то, что моя сестра была женщиной, способной проявлять нежность и расточать улыбки гораздо реже, чем любая другая.

4

Мои воспоминания о том дне, с момента, когда я услышала музыку на рынке, и до того, как мы решили, что мальчика лучше положить в солярии, остаются совершенно четкими и живыми — видимо, потому, что в центре их была одна и та же тема. Что же касается последующих событий, то в моей памяти все они сплелись в какую-то беспорядочную массу — так выглядит изнанка гобелена, на лицевой стороне которого видна четкая картина. У. Блонделя — мальчик сказал нам, что его зовут именно так, — осложнений не было, кости совместились нормально, и он уже передвигался на одной ноге с помощью костыля, сделанного из палки для метлы. Кэтрин, Пайла, Мария и даже Бланко баловали больного, словно соревнуясь в этом, и старались услужить ему во всякой мелочи. Я и сама не упускала случая побаловать его, когда рядом никого не было, но на людях избегала выказывать ему знаки внимания и держалась несколько в стороне, хотя и говорила с ним, а когда узнала, что он умеет читать, принесла ему свои книги. Их у меня было уже девять. Беренгария также вела себя довольно сдержанно — каждое утро ласково спрашивала, как нога и хорошо ли он спал, а потом целый день словно не замечала его.

Медведь оставался в своем стойле. Вечером того дня, когда с мальчиком случилось несчастье и мы никак не могли решить, отнести ли Блонделя вниз, в комнату, где спали пажи, или поместить в комнатке Бланко — преимущество последнего варианта было в том, что она находилась рядом со сторожкой (но в этом же был и очевидный недостаток!), или же в солярии, он неожиданно вспомнил о звере и его хозяине. Я послала Бланко в таверну, попросив разыскать Стивена и заплатить ему за медведя. Мне никогда не узнать, во что же в действительности обошелся медведь, потому что Бланко до позднего вечера проторчал в таверне и вернулся без денег, но хорошо набравшись эля и с множеством синяков. Впрочем, порядок в Памплоне всегда оставлял желать лучшего.

Пока мальчик выздоравливал, я не заговаривала с ним об его решении не оставаться с нами, а сам он упомянул об этом всего один раз, и то косвенно, когда мы беседовали о чем-то другом.

— Лучшие люди бессильны перед самыми жестокими поворотами судьбы, — заметил он и, указывая на свою лодыжку, добавил: — Как, например, я!