Разбитые сердца - [166]

— Строительство стоит денег, — осторожно заметила я. — Рабочая сила в таких местах очень дорога. В Апиете я воспользовалась бы своим правом на труд крестьян, здесь нам придется нанимать рабочих, и к тому же немало заплатить за камень и бревна. Но, — поспешила я сказать, увидев, как помрачнело ее лицо, — все это можно уладить.

— Я попрошу у отца, — пылко вымолвила она.

— Он вряд ли успел оправиться после твоей последней просьбы. Не надо к нему обращаться, пока у меня не кончатся деньги. — Я понимала, что мои слова звучат так, словно я уже согласилась с ее планом. — Но в любом случае поговорить с ним не вредно.

С удовольствием повернувшись спиной к ненавистному гобелену, я взяла перо и чернила и стала рисовать план дома.

— Здесь будет солнечная комната, с окном, обращенным на юг, с входной дверью и с другой, выходящей в сад. Зимой получится хороший сквозняк. Построим небольшую крытую галерею — может быть, посадим в ней какие-нибудь теплолюбивые растения, и зимой у нас здесь будет зелень. — Я скрипела и скрипела пером, радуясь новому занятию.

Беренгария развернула гобелен, продела нитку в иголку, брошенную тут же накануне, и принялась вышивать.

— Он нам понадобится, Анна, и надо вышить еще несколько, для стен нашего дома.

Что ж, мы могли бы неплохо устроиться. Счастья не закажешь и не купишь, а вот удобство купить можно. Собственный дом! Некоторые вещи, часто не имеющие никакой ценности, выбираешь только потому, что на них приятно смотреть, держать их в руках, прикасаться к ним — как спасенные обломки корабля, потерпевшего крушение, унесшее на морское дно целый блистательный флот мечтаний и планов. Но это лучше, чем ничего.

Теперь-то я смогу уйти от Беренгарии. Пусть займется гобеленом! Я скажу, что нам понадобятся многие, многие ярды гобеленов, плотно расшитые вышивкой занавески, подушки для кресел и табуретов. Это — ее задача. Мое дело — наблюдать за тем, чтобы правильно рыли траншеи под фундамент, ровно распиливали камни и как следует скрепляли их раствором, за тем, как одаренный особым талантом рабочий будет с помощью раздвоенной вилкой лозы искать воду для хорошего колодца, и за тем, как его будут рыть. Я буду занята с утра до вечера. Буду говорить с каменщиками и плотниками, распоряжаться, решать проблемы.

А проблемы уже возникали. Не могу ли я позволить себе два стеклянных окна? Одно в комнате, обращенной к югу, другое в моей комнате, которая должна быть моей, только моей, а значит, служить одновременно спальней и жилой комнатой, где я смогу быть самой собой. Но как сделать, чтобы в небольшом доме, спланированном и построенном так, как раньше никто не строил, еда попадала на стол горячей из достаточно удаленной кухни, чтобы комнаты не заполняли кухонные запахи? В замках и в больших домах эта проблема легко решалась наличием столовой непосредственно над кухней. Но в задуманном мною доме не предвиделось никаких лестниц — мне нужен дом, по которому я смогу ходить на одном уровне.

— О, дорогая, — сказала я наконец, — в голове у меня план готов, но мысль о том, чтобы его вычертить, меня убивает. Нам нужен Блондель.

Я положила на стол перо, а Беренгария перестала гонять иголку по гобелену. Я пожалела о своих словах, как только позволила им вырваться. Ведь если теперь я прикована, как цепью, к Беренгарии, то, может быть, лучше, чтобы он держался от меня подальше?

— Так где же мы построим дом? — спросила Беренгария с нарочито бурным интересом, который она теперь проявляла к любой теме, пришедшейся, по ее мнению, мне по вкусу.

— Это зависит от многого. Ты хочешь остаться в Руане?

— О, нет. Только в Аквитании, близко, на случай, если он приедет или решит прислать за мной. Я думаю, что более предпочтителен Манс, а ты? И окрестности там гораздо красивее.

В очередной раз я убедилась в удивительной осведомленности Беренгарии о таких вещах, которые, безусловно, должны были ускользнуть от ее внимания. Манс и вправду красивый город, небольшой, благожелательный. И окрестности были бесконечно прекраснее плоского пространства вокруг Руана. Но откуда она обо всем знала?

— Самое красивое место под Мансом — Эспан, — заметила я. — По одну сторону этого городка березовая роща, а по другую — река.

— Эспан так Эспан.

Я почувствовала, что мне следовало бы чуть отступить.

— Обо всем этом надо будет еще раз подумать.

— Очень хорошо, так приятно, когда есть о чем подумать, не так ли?

Я согласилась с нею от всего сердца.

На мои мысли влияли две новости. Первым пришло известие о смерти отца. Горе сблизило нас, его дочерей, и наши слезы смешались. А когда я со всей остротой вспомнила все, что он сделал для меня, нежеланного, незаконного ребенка, мною овладела сентиментальная иллюзия, свойственная людям, недавно потерявшим близких: я могу отплатить за его доброту, став еще добрее к Беренгарии, проявив к ней, его любимой дочери, еще большую преданность. Пару ночей я проплакала в подушку, обещая себе заботиться о ней, помочь ей стать счастливой, насколько возможно. Я достаточно хорошо понимала, что это лишь способ самоутешения, но обещания мои были достаточно искренними. Иногда меня посещали несколько странные мысли, которые могли бы поставить под серьезный вопрос мою ортодоксальность, если бы я сделала их достоянием других. Я чувствовала, что отец не задержится в чистилище, а попадет прямо в компанию святых и ангелов и, глядя вниз с небес, увидит, в каком плачевном состоянии пребывает его красивая, избалованная дочка. Он откажется быть счастливым на небесах, если увидит, что она несчастна на земле, и будет умолять о чуде, которое принесет ей счастье. Он не был усердным прихожанином, но храбро сражался против мавров на Сицилии — и какой-нибудь святой мог бы с полным основанием услышать его и сотворить маленькое чудо — заставить Ричарда прислать за женой.