Разбитая музыка - [103]

Октябрь застает Стюарта, Энди и меня во Франции с Уэйном Каунти, в составе группы которого теперь играет наш Генри. Ударник в группе Уэйна — тоже новый. Басист Вэл рассказывает мне, что Крис еще раз попытался вернуться в Англию. На этот раз он прыгнул с парома, но, пока плыл к берегу, был пойман и снова депортирован. Бедный парень. В Париже мы выступаем на сцене «Nashville Club», сомнительного, жалкого концертного зала в пригороде Сен-Жермеп. При этом нам приходится провести несколько ночей в захудалой гостинице за вокзалом Сен-Лазар. Вход в нашу гостиницу располагается в узком, зловонном переулке. Лишь только наступает вечер, по обе стороны переулка загораются кричащие огни секс-шопов и тусклые окна букинистических магазинов. Переулок служит местом работы примерно двадцати женщин, которые стоят, прислонившись к дверям домов и курят одну сигарету за другой. Одетые в сверкающие клеенчатые расстегнутые плащи, мини-юбки, дешевые сапоги или туфли на высоких каблуках, они смотрят на улицу из-под полуприкрытых век, словно шпионы из второсортного кино. Некоторые из них — молоды и привлекательны, другие — постарше, а некоторые — совсем старухи с мрачными, а то и вовсе перекошенными лицами. Самым большим спросом пользуются женщины среднего возраста, как будто большинство клиентов предпочитают опытность и знание жизни. Более молодые и более привлекательные девушки с их кажущейся невинностью, видимо, никого не интересуют, равно как и дряхлые старухи, которые выглядят так, словно простояли в этом переулке уже тысячу лет. В мрачном фойе гостиницы висит старая афиша «Комеди Франсэз», уныло шелушащаяся на стене за стойкой. Она гласит: «Сирано де Бержерак, пьеса Эдмона Ростана». На несколько секунд я останавливаюсь перед афишей, чтобы проникнуться ее увядающей жизнерадостностью. На афише изображен смеющийся человек с огромным носом и пером на шляпе. Это грустный клоун, который превратил свой недостаток в достоинство. Этот человек — хранитель тайны, обладатель дара ослепительного красноречия, который, вызвав расположение красивой женщины к своему другу, не может раскрыть себя как истинного автора писем к ней, когда друг умирает. Это безответно влюбленный человек, а женщину, которую он любит, но которой не может обладать, зовут Роксана.

Этим вечером, поднявшись в свою комнату, я напишу песню о девушке. Я назову ее Роксаной. Я совершенно бесплатно возьму ее с улицы, на которой стоит наша гостиница, и помещу в выдуманный, романтический и грустный мир пьесы Ростана. Ее рождение целиком и полностью изменит мою жизнь.

13.

К концу года, все-таки сумев выплатить деньги за новую квартиру, купить ковер и немного мебели, мы начинаем, наконец, чувствовать себя собственниками этого жилья. Телевизионная работа Фрэнсис становится все более регулярной и хорошо оплачивается. Она только что закончила работу на ВВС в радиоспектакле «Уходящие дни». По иронии судьбы, это та самая пьеса, благодаря которой в начале пятидесятых в лондонском театральном мире прославился ее отец. Кроме того, ВВС предоставило ей большую роль в музыкальной постановке под названием «Твист напоказ», действие которой происходит в Ирландии. Эта роль очень важна для артистической карьеры Фрэнсис, равно как и для ее самоощущения после этого трудного года. У меня же, если не считать пособия по безработице, до сих пор нет постоянного дохода. И вот я, по протекции Пиппы Маркхэм, пытаюсь пополнить наш бюджет, подрабатывая моделью. Я сыграю в рекламе джинсов Brutus и бюстгальтеров Triumph, а потом даже привлеку Ронни и Стюарта к съемкам рекламного ролика для жевательной резинки Wrigley's, причем руководить съемками будет Тони Скотт. Таким образом, я занимаюсь тем, чем никак не предполагал заниматься: мне платят исключительно за мой внешний вид. Едва ли это самое удачное время в моей жизни, но как бы то ни было, я горд, что это позволяет нам с Фрэнсис держаться на плаву и даже вернуть деньги, одолженные нашими родителями для покупки квартиры. Правда, я думал, что отец с большим воодушевлением отреагирует на этот факт.

— Что ж, насколько я понимаю, тебе пока не удалось прославиться на весь мир?

— На это требуется время, папа.

— Но ты уже год сидишь на мели, а тебе нужно кормить жену и ребенка.

— Наши дела идут на лад, папа.

— Да что ты говоришь?

Эта последняя фраза сказана с тем сарказмом, который, как мне прекрасно известно, вызывает у моей матери жестокие приступы гнева, но я не поддаюсь на эту провокацию. Нет смысла спорить с ним. Он во многом прав, и потом — он несчастлив.

Мы с Фрэнсис проводим Рождество с моей семьей, но вся та теплота и уют, которые обычно ассоциируются со словом «дом», к несчастью, начисто отсутствуют среди моих родственников. Воздух в доме, как обычно, звенит от сдерживаемой истерии, которая все равно просачивается сквозь мамину суету с рождественскими покупками, украшением дома и приготовлением праздничного ужина. Атмосфера в доме наводит на мысль о государстве, которое совершает последние приготовления к войне. Кажется, что война может разразиться в любую минуту. Отец, который, несомненно, рад увидеть Фрэнсис и малыша, с большим трудом сохраняет вежливость в общении со мной. Он все время стремится дать мне понять, что, по его мнению, я сошел с ума и просто теряю время, пытаясь закрепиться в Лондоне. Он ведет себя так, словно любой мой успех и моя независимость в столице станут очередным гвоздем в его гроб. В одном из неискренних, мелочных споров он говорит мне, что Лондон — крайне неподходящее место для воспитания ребенка, что это гнездо разбойников, воров, нечистых на руку юристов и всевозможных мошенников. Я не говорю ему, что все его аргументы — не более чем невежественные, провинциальные народные сказки, потому что понимаю: по-своему, очень странным способом, он говорит мне, что скучает без меня.