Разбег - [57]

Поднявшись на веранду, она бросила ему рушник. Но он не успел ни утереться, ни надеть китель. Иргизов, торопливо идя и приговаривая: «Ну-ну, поглядим, какой ты стал», — приблизился к нему, подал руку, а потом схватил его в охапку, оторвал от земли и вновь поставил на ноги.

— Ваня, дьявол ты этакий, задушишь! — смеясь, закричал Ратх. — Откуда ты взялся? Три дня назад получил твое письмо из Ташкента — и вдруг ты здесь собственной персоной. По-моему, ты собирался в Саратов на лето?

— Передумал, — баском пророкотал Иргизов, наблюдая, как Ратх надевает китель и застегивает пуговицы. — Хотел податься к теще на блины, да перехотел. Мар прислал письмо: приглашает на раскопки Нисы. Вот я и решил, что не стоит терять время.

— Изменился ты, — сказал Ратх, направляясь к тахте. — Скулы заострились и глаза вроде бы синее стали. Да и плечи пошире.

— Зато тебя время не берет. Такой же шустрый и легкий, и выправка армейская.

— Меня служба обязывает быть таким. Знаешь, сколько работы! — Ратх усалил Иргизова, сел сам и, прищелкнув пальцами, моргнул Тамаре Яновне, чтобы подала по случаю встречи вина.

— Значит, говоришь, получил мое последнее письмецо? — Иргизов неловко усмехнулся. — Извини, но, по-моему, я тебе врезал что надо в этом заключительном послании. Обидно, Каюмыч! Поздравляешь меня с окончанием САГУ, завидуешь моему упорству — и тут же обзываешь рухлядью и меня, и всю историческую науку.

— Ладно, не ершись, — Ратх потрепал друга по плечу. — Можно подумать, ты меня жалуешь! Амана еще — туда-сюда, уважаешь. А со мной… Я хорошо помню все твои письма, с самого тридцать второго.

— Да что ты, Ратх! — Иргизов смутился еще больше. — Я обоих вас, братанов Каюмовых, одинаково ценю. Ты прав, с Аманом я обхожусь проще. С ним у нас никогда не бывало никаких споров. Аман мужик простой. Живет по принципу: «Были бы гроши да харчи хороши». А ты во всем видишь смысл. И не только видишь, но и ищешь смысл жизни.

Иргизов не кривил душой: действительно, с Ратхом он держался строже. С чего бы ни начинал свое очередное письмо к нему, — с праздничного поздравления или с извинения за то, что долго не отзывался, — стержнем каждого письма был строгий толк о жизни и назначении человека в обществе. Ратх отвечал в таком же духе. Переписка их походила на затянувшийся спор, возникший еще в начале двадцатых годов, когда они только познакомились. Ратх, как и тогда, критиковал Иргизова за излишнее благодушие, невзыскательность, за уход от первостепенных дел. Иргизов, в свою очередь, старательно разъяснял Ратху, что на современном этапе строительства социализма важно все, в том числе и археологическая наука. В одном из писем Ратх съязвил: «Ты ищешь новое в старых развалинах, — опомнись, мой друг!» Иргизов на это ответил: «А ты видишь в каждом нахмурившемся человеке брага!» Запальчивые споры, однако, не мешали друзьям смотреть на жизнь совершенно трезво. В тридцать пятом, когда Ратх, возвратясь из конного пробега Ашхабад — Москва, через Каракумы, написал Иргизову об этом трудном многодневном броске по пескам и такырам, Иргизов тотчас телеграммой поздравил Ратха с замечательной победой и личным успехом. И вот, совсем недавно Ратх узнал, что Иргизов успешно сдал госэкзамены и тоже поздравил его.

— Жить, не видя смысла жизни, значит — не жить, — рассудил Ратх, принимая из рук жены графин с вином и бокалы.

— Но ведь даже в этом вине заложен смысл жизни, — пошутил Иргизов и серьезнее добавил: — Смысл жизни я вижу во всем — в большом и малом, так что я исповедую то и другое.

— Чепуху говоришь, Иргизов. — Ратх поднял бокал. — Всего не объять. А если захочешь это сделать, то сам растворишься во всем. Главное в жизни — ее стержень. Это и есть смысл жизни. История, театр и прочие искусства — это лишь побочное течение… Жена твоя, конечно, возвращается в Пушкинский театр?

— Разумеется…

— А ты, значит, в институт истории к Мару?

— Да, к нему. Я уже тебе сказал об этом. — Иргизов покачал головой, давая понять, что вот, мол, не успели встретиться — и сразу вступили в спор.

Ратх не принял безмолвного упрека друга. Выдержав взгляд, усмехнулся:

— Ну вот и будете со своей Ниной Ручьевой плыть в побочном течении жизни. А мое место на высокой стержневой волне. На гребне этой волны рабочий класс крестьянство и оборонная мощь…

— Но разве рабочий класс и крестьянство не нуждаются в театре или в знаниях о прошлом своей Родины? — Иргизов заглянул в глаза Ратха, надеясь увидеть в них хоть искорку шутки, но глаза друга были строги.

— Не уводи разговор в сторону, — сказал Ратх. — Рабочему классу нужен и театр, и история, безусловно. Я же против того, чтобы бойцы Красной Армии, бойцы пролетарской революции, не закончив дела, бежали со стрежня в побочное течение.

— Ты, как всегда, драматизируешь, Ратх.

— Нет, дорогой мой Иргизов. Я считаю, что революция продолжается. Бой еще не окончен. Засучив рукава, нельзя опускать руки, а ты опустил их. Неужели ты не чувствуешь пульса времени? Неужели ни о чем тебе не говорят события в Испании, бои на озере Хасан? Фашизм топчет Европу, заковывает в броню свои наглые силы… Скажу тебе по секрету: вдоль всей нашей границы с Ираном сосредоточены сотни шпионских гнезд немецкой разведки. Война, друг мой, неизбежна. Вопрос лишь в том, когда она начнется. Мы готовимся к ней. И главное сейчас для Осоавиахими вооружить молодежь современными знаниями и навыками ведения боя.