Разбег - [12]

Поднялись «кошчинцы» по оплывшим, поросшим верблюжьей колючкой буграм, во двор крепости Куня-Кала. Двор огромен и разделен на мелеки. Растет на них джугара, клевер, картофель. Это угодья первой сельской коммуны. Урожай, кроме картошки, давно убран. Зерно ссыпано в сарай. Два стога сухого клевера рядом с сараем. Конюшня тут же. Несколько лошадей, несколько верблюдов, три омача и один железный плуг, присланный из России. Как привезли его, бросили у стены, так он и лежит. Пробовали в него запрячь верблюда, но бедный инер не смог потянуть такую тяжесть. Махнули рукой: ай, пусть лежит, будем омачами пахать.

Председатель коммуны — Артык, молодой, высокий, жилистый парень лёт двадцати восьми. Хмурый на вид. Есть отчего хмуриться. Отца и мать в восемнадцатом убили. Артык до двадцать четвертого ездил в добротряде по Каракумам, мстил басмачам за отца и мать. Многие бандиты заплатили ему кровью, но и сейчас Артык не мог спокойно смотреть на богачей. А они — вот: тоже явились на сход. Старый арчин Каюм-сердар с ними, ишан тоже тут. Артык хмурится: «Ратх Каюмов хоть бы отца спровадил отсюда!» Знает Артык младшего Каюмова, верит ему во всем, но отец у него, все-таки, богач: не место ему здесь.

Артык, пожимая руку Ратху, сказал недовольно:

— Товарищ Каюмов, эти старики-отщепенцы тоже, что ли, записались в коммуну?

— Не сердись, Артык, пусть присутствуют. Они никак не хотят расстаться со своими мелеками, вот инервничают. Все еще надеются на что-то.

— Ратх, если б Каюм-сердар не был твоим отцом, я припомнил бы ему!

— Не горячись, Артык, когда дело касается бедняков, для меня все богачи становятся врагами: отец тоже, — резко ответил Ратх.

— Ладно, товарищ Каюмов, в вас-то я никогда не сомневался. Вы — человек Ленина.

— Шефы-железнодорожники придут? Напомнили им о сходе? — спросил Ратх.

— А как же! Утром сам к ним ездил. В депо был, в кондукторской, в управлении дороги. Будут обязательно.

— Комсомольцев всех оповестил?

— Все здесь. Вон они рассаживаются. Непес поехал за шефами.

— Ладно, Артык, давай показывай гостям свое хозяйство, а я с комсомолом поставлю стол для собрания.

Артык повел «кошчинцев» по крепостному двору, по мелекам, рассказывая — с чего начинали, что сеяли, какой урожай сняли.

Вскоре за крепостной стеной, со стороны железной дороги донеслась музыка духового оркестра. Это шли на сход шефы-железнодорожники. Ребятишки с криком бросились к воротам, и вот целая процессия поднялась на крепостной двор. Музыканты впереди, следом телега с сельскохозяйственным инвентарем. Комсомольцы, в основном русские парни и девчата, с транспарантами над головой: «Да здравствует мировая коммуна!». На какое-то время смешались в общую толпу свои — аульчане, приезжие «кошчинцы» и железнодорожники-шефы.

— Товарышы, прошу соблюдать порядки! — прокричал представитель управления Среднеазиатской железной дороги, лысый азербайджанец, в белом кителе: — Кто тут старший?

— Я старший, — сказал Ратх. — Сейчас начнем. Пусть ваши люди рассаживаются.

— Если не ошибаюсь, вы — инструктор ЦК? Хорошо бы, товарыш инструктор, начать собрание с «Интернационала».

— Так и начнем. Прошу вас тоже за стол президиума. Речь скажете?

— А как же, дорогой! Все-таки, мы шефы!

В президиум, к столу, накрытому красной сатиновой скатертью, подошли человек десять. Сесть не на что. Собрание начали стоя. Дехкане — напротив, в первых рядах, уселись прямо на земле. Представители рабочего класса — железнодорожники — тут же. Аульные богачи, баи, ишаны, муллы и прочие тунеядцы — в сторонке. Стоят, словно вызов сделали: кто — кого. В центре у нихКаюм-сердар.А у стола, в центре президиума, сын его младший — Ратх. Дехкане, да и богачи переговариваются: вот ведь как распорядилось время, — сын на одной стороне, отец на другой. Богачи шепчутся с насмешкой: «Постыдился бы идти против родного отца, болшабик!» Дехкане переговариваются, глядя с презрением на Каюм-сердара: «Хоть бы постыдился родного сына. Позорит его при всем народе!»

— Итак, дорогие земляки и представители рабочего класса, разрешите собрание считать открытым, — объявил Ратх.

Тотчас азербайджанец в белом махнул рукой, и оркестр заиграл «Интернационал». Комсомольцы, услышав гимн, встали и замерли. Дехкане тоже поднялись, не понимая, зачем слушать музыку стоя. Богачи в сторонке зашевелились, начали посмеиваться. Кто-то из них не очень уверенно прокричал:

— Эй, Артык-кошчи, зачем нам капырская музыка?! Никто на крикуна не обратил внимания, и он смущенно смолк и спрятался за плечами Каюм-сердара. Как только оркестранты опустили трубы, Артык сказал, бросив угрожающий взгляд на аульных богачей:

— Это вам — не прошлый раз. В тот раз мы не смогли вам скрутить руки, а теперь — большая земельно-водная реформа!

Дехкане, вновь усаживаясь на земле перед столом, одобрительно загудели. Каждый вспомнил недавнее. Три года назад впервые они избрали комитет бедноты, выбрали председателя и пошли делить воду арыка. Отвели ее от байских мелеков, пустили в сторону бедняцких кибиток, сказали: «Каждый может пользоваться водой пять часов». Дехкане обрадовались, почувствовали собственную силу, да беда в том, что поливать нечего — земли своей ни у кого нет. Позлорадствовали, посмеялись над богачами и вновь им отдали воду. Об этом случае и напомнил сейчас Артык. И едва он это сказал, как из толпы богачей вновь донесся голос: