Разбег - [109]

— Бог не выдаст — свинья не съест, — запоздало ответил Акмураду Иргизов. — Моя мать любила эту поговорочку. Чуть чего — сразу обращалась к богу.

— Ладно, обойдемся без бога, — отозвался Акмурад. — Я не набожный…

— Нервишки начинают шалить — вот и лезет на язык всякая дребедень, — спокойно пояснил Иргизов.

— Может и так, — согласился Акмурад и, помолчав, прибавил: — Кажись, отвалили — тише стало.

Один за другим артиллеристы вышли из березняка, глядя — то в небо, то на высоты. И вверху, и внизу было темно от дыма и пыли. Боевые порядки дивизии находились примерно в трех километрах от березовой рощи. Оттуда не было слышно ни выстрелов, ни выкриков, и казалось — вся дивизия, попав под бомбежку, погибла.

— Радист! — крикнул Иргизов, подходя к столпившимся артиллеристам. — Ну-ка, попробуй связаться с Морозовым.

— Свяжешься, как же, — отозвался тот угрюмо. — Газик-то с радиостанцией сбросило вниз. Вон он — поглядите — одно колесо под Орлом, другое под Курском.

— Нашутишься у меня, — обозлился Иргизов и подошел к откосу.

«Значит, это он, бедняга, гремел, как домашняя кастрюля, когда катился вниз», — подумал Иргизов.

— Все, отъездились… Но, может, цела радиостанция? И вообще, почему ты ее оставил в машине? Ты — что, не мог ее снять?

Радист повинно склонил голову. Иргизов понял, что кричать бестолку. «Надо спуститься и посмотреть — что там осталось. Ведь и сумка моя, полевая, там. А в сумке фотокарточки и бумага для писем».

Не раздумывая больше, он спустился в долину, не обращая внимания на отдаленный захлебывающийся рев самолетов. Уцелевшие «юнкерсы» и «мессершмитты» отбивались от наседавших советских истребителей уже за линией фронта. Радист, идя за Иргизовым, оправдывался:

— Я только слышу — «дзинь», а потом кувырк-кувырк под откос.

— Кувырк, кувырк, — передразнил Иргизов. — Теперь, если рация в неисправности — отправишься в полк. Возьмешь у Кособрюхова запасную.

Спустя час, тяжелые черно-зеленые «тигры», облепленные пехотой, приближались к роще, тесня советских стрелков. Ровная, как стол, низина, не давала возможности нашим пехотинцам задержаться и занять оборонительную позицию. Отступая, они отстреливались из ручных пулеметов, противотанковых ружей, и один за другим падали в желтой, осыпанной гарью и пылью степи. До березовой рощи, где изготовились к бою артиллеристы капитана Каюмова, оставалось с полкилометра, когда с большака двинулись навстречу «тиграм» наши «Т-34», а с высот ударили тяжелые противотанковые орудия. Фашистские танки и отступающие наши стрелки попали под ураганный огонь артиллерии. Сотни взрывов сотрясали равнину, преграждая путь немецкой технике.

Березовая роща клином врезалась в долину. С севера, с линии фронта, откуда двигались «тигры», ее можно было обойти с двух сторон. Слева путь выходил на боевые порядки Южной дивизии; справа — на позиции танковой армии. «Тигры» и бегущие за ними трусцой немецкие автоматчики успели обогнуть березовую рощу с обеих сторон, но столкнувшись справа с советскими танками, а слева, попав под ураганный огонь артиллерии, бьющей с высот и из рощи, стали пятиться. Пользуясь замешательством врага, наши танкисты стремительной атакой рассекли армаду фашистских танков надвое. Первые шестнадцать «тигров» оказались отрезанными и попали в окружение, остальные повернули назад — к линии фронта.

Шестнадцать разъяренных чудищ, изрыгая огонь из жерл орудий и пулеметов, заметались возле рощи, ища выход из безвыходного положения. Назад путь отрезан, пробиваться вперед — полная бессмыслица: впереди целая дивизия. Безвыходность чаще всего порождает панику, и «тигры», пытаясь укрыться от артиллерии, бьющей с высот, поползли вверх, в рощу. За три часа беспрестанного боя прямой наводкой артиллеристы капитана Каюмова вывели из строя двенадцать танков, но и сами потеряли почти все орудия. Лишь трое — капитан Каюмов, Иргизов и Супрунов, теснясь у разогретой пушки, продолжали отбивать оголтелый натиск гитлеровцев.

Рассвирепевшие, как львы, сбросив давно ремни и расстегнув воротники гимнастерок, они посылали снаряд за снарядом во вражеские махины.

— Дядя Иван, держись! — кричал Акмурад, стреляя в упор. — Есть еще один, харам-зада! — В пылу сражения, он давно забыл о субординации — называл Иргизова, как в детстве, дядей. Вероятно, надвигающаяся грохотом и лязгом металла смерть зажигала в сердце Акмурада чувства глубокого родства к своему старшему другу. Он видел в нем поддержку и защиту — и был уверен: раз рядом Иргизов, то самого страшного не произойдет. Он попросту не допускал и мысли, что вдвоем, чувствуя локоть друг друга, они могут погибнуть.

Из люка горящего танка выскочил немецкий офицер. Супрунов тотчас короткой очередью из автомата скосил его. Вылезли еще двое. Та же участь постигла и их.

— Снаряды, Супрунов! Скорее — снаряды! — прокричал Иргизов, утирая рукавом черное от копоти лицо. — Брось автомат — давай снаряды!

Сержант бросился к ящику, подтащил к орудию:

— Держи, Акмурад… Живее, вот он уже — зверина!

Фашистский танк, гремя, все-таки выбрался по откосу вверх и, не целясь, саданул из орудия. Взрывом артиллеристов отбросило от пушки. В дыму Иргизов увидел, как рванулся вновь к пушке Акмурад Каюмов, но зашатался и упал на колени…