Разбег - [24]
Продолжать допрос не имело уже ни малейшего смысла. Щуплый явно не дозрел еще до признаний. Сегодня, во всяком случае, из него ничего не выжмешь. И все-таки Модль задал еще один вопрос — скорей всего по инерции:
— Вы бывали в деревне Смыкуцы? Это недалеко от Юрбурга…
— Нет, не бывал.
— Я подозреваю, что если я спрошу — бывали ли вы в Ковне или Вильне, то также получу отрицательный ответ.
— Отчего же, пан ротмистр? В Ковне я не только бывал, но и жил. Как и в Вяльне.
— Ну что ж, не хотите по-доброму отвечать — как знаете. Там, куда вас сегодня повезут, с вами иначе будут разговаривать. Иначе, вы меня понимаете, Таршис? Но моя совесть чиста: я вас предупреждал. Так что пеняйте на себя…
Приставили двух жандармов, посадили в поезд, повезли куда-то — не просто «пужал», значит, ротмистр!
Везли в первом классе, как сиятельную какую особу. Сиденья в купе обиты вишневым бархатом; высокие, податливые пружины — что тебе пух. Осип едва не улыбнулся: по своей воле никогда не доводилось ехать в первом классе, не по карману, и только теперь вот, при двух стражниках, сподобился! Ну, понятно, не ради него расстарались жандармы, для собственного вящего спокойствия: только в первом классе и можно отгородиться от всего мира дверью.
Стражники достались угрюмые, молчаливые. По-особенному, непонятно как, на Осипа посматривают; сперва Осипу показалось, что с недовольством, со злостью, но спустя время разобрался — нет, с опаской, по-охотничьи настороженно. Смешно, право: уж им ли его опасаться!
Попробовал заговорить с ними: куда, мол, братцы, коли не секрет, везете? Промолчали, хмуро переглянулись только. Потом один из них поднялся, сдвинул занавески на окне — для того, надо полагать, чтобы Осип не мог по названию станций определить направление их маршрута. Ну и шут с вами, в сердцах подумал Осип, не больно и нужно. Запала ротмистрова угроза насчет Петропавловской крепости: ни на минуту не сомневался, что везут в Петербург, куда ж еще?
Примерно через час, откушав принесенного кондуктором чаю (Осипа тоже покормили: ломоть хлеба с салом), один из жандармов завалился спать на верхнюю полку; другой жандарм как сидел, так и остался сидеть каменно у двери, сверляще поглядывая на Осипа. Взгляд этот был неприятен, мешал сосредоточиться, Осип прикрыл глаза, сделал вид, будто подремывает.
Не выходил из головы ротмистр Модль. Не так уж, теперь это ясно, мало знает он об Осипе; вернее сказать — очень многое знает! Ни одного пустого, неправдоподобного вопроса — все без промаха, в яблочко. И если связь Осипа с Ежовым еще можно (даже и не располагая точными сведениями) как-то расчислить, коль скоро известно, что оба они принадлежат к искровской организации, то каким, скажите на милость, путем узнано о Рогуте и в особенности о деревне Смыкуцы, где Осипу всего разок, да притом темной вьюжной ночью, и пришлось быть? И если это уже тогда было известно жандармам, то отчего ж сразу, по свежему следу, не брали? Тут была явная какая-то несообразность, и это-то больше всего не давало покоя.
Нужно вспомнить, сказал себе Осип, хорошенько все вспомнить. Не исключено, что какая-нибудь мелочь, пустячная какая-нибудь подробность, упущенная раньше, как раз и наведет на верную мысль.
Что ж…
Ожидался крупный транспорт. Уже не три пуда, которые можно упрятать в корзину либо заплечный мешок, а целых десять пудов искровской литературы предстояло Осипу получить на границе, в Юрбурге: четыре объемистых тюка. Наученный горьким опытом, Осип не хотел больше прибегать к услугам случайных извозчиков; лучше, решил, нанять крестьянские сани — с таким расчетом, чтобы от места до места, к границе, стало быть, и обратно, доехать на них. Выйдет ненамного дороже, зато быстрее, а главное, безопасней. Ежов согласился с ним.
Для приема столь большого транспорта прежде всего нужно было приготовить надежную квартиру. Вместе с Ежовым Осип выехал в Ковну — местные товарищи предлагали на выбор несколько конспиративных явок. Одна из таких квартир как нельзя лучше удовлетворяла всем требованиям: располагалась она в угловом доме, из окон видны все подходы, да к тому ж еще черный ход имеется в квартире. Ежов, который должен был дожидаться Осипа в Ковне, тоже вполне мог устроиться здесь, но решили не рисковать, пусть квартира останется «чистой»: Ежов поселился пока в скромной гостиничке на окраине. Осип же, не медля ни дня, отправился с крестьянином в Юрбург на широких, устланных по дну соломой розвальнях.
Начало декабря было, мороз с каждым часом набирал силу. Вечером, немного не доехав до Юрбурга, заночевали в какой-то большой и грязной избе: скамейки вдоль стен; здесь же, в горнице, скотина всякая, овцы, свиньи, как помнится, теленок даже, а люди, включая и приезжих, умостились на печи; теснота, духота, смрад, клопы. Всякое видывал в своей жизни Осип, неженкой никогда не был, но, как ни намерзся, как ни вымотался за день, а до самого утра не сомкнул глаз.
Утром забрали груз у контрабандиста, пустились в обратный путь. Осип мог поручиться, что слежки здесь не было; в эдакую холодину, видно, и шпиков на улицу не выгонишь. Да, уж стужа была так стужа: от нее не спрячешься, не укроешься в открытых всем ветрам крестьянских санях; попона, в которую завернулся Осип, и то жестью позванивала от мороза. Когда совсем невмоготу становилось, соскакивал с саней и бежал рядом, похлопывая себя руками по бокам. Казалось, конца-краю не будет этой завьюженной дороге; казалось, заледенеет кровь в жилах или сердце остановится, не в силах одолеть мертвящую муку холода; а еще, отчетливо помнит, казалось, нет ничего желаннее, как заснуть мертвым сном, именно мертвым, чтоб навсегда, навек…
