Разбег - [19]

Осип также участвовал в том нападении на участок.

Толпа окружила участок. Крики: мы требуем немедленно освободить арестованных! Отказ. Сам пристав вышел на крыльцо, объявил об этом. Ах, так? Нет, шутишь, все равно будет по-нашему!

Форменное сражение началось. Вмиг были перерезаны телефонные провода. Толпа ринулась к крыльцу и, смяв сопротивление двух или трех полицейских, включая и пристава, захватила нижний этаж, где помещались канцелярия и служебные кабинеты. Несколько человек, правда, оказались ранены, но, помилуйте, кто тогда обращал на это внимание!

Вскоре, однако, стало понятно, отчего полицейские сравнительно легко уступили первый этаж. Арестованные находились на втором этаже, туда вела лестница, а наверху, на площадке, уже заняли оборону остальные полицейские. Удобно расположившись там, они рубили направо и налево шашками. Не нужно было быть великими стратегами, чтобы догадаться: идти лоб в лоб — много людей поляжет. Секундное замешательство. Вдруг кто-то подал счастливую мысль: взобраться на крышу, оттуда через слуховое окно проникнуть на чердак и, открыв чердачный люк, забросать полицейских камнями. Тотчас же сыскался пяток ловких парней (был среди них и Осип), а в булыжниках, понятно, недостатка не было, вся дорога вымощена ими, — через несколько минут полицейских как ветром сдуло с площадки. Толпа снизу, теперь уже без препятствий, ворвалась на верхний этаж и, выломав двери в камеры, освободила товарищей.

Победа, полная победа! Но теперь, спустя время, Осип отчетливо видел: в упоении от этой своей такой наглядной победы все же они наворотили и много лишнего, ненужного. Уже мало показалось отбить арестованных, понадобилось еще хорошенько проучить полицию — чтоб знали! чтоб помнили! чтоб впредь неповадно было! И принялись громить участок — крушить столы и шкафы, бить стекла, коверкать все, что попадало под руку. Надо ль удивляться, что наутро все дороги из Нового Города были перекрыты верховыми казаками; хватали всех, на кого указывали полицейские и шпики; жертв, в сущности, было куда больше, чем освобожденных (человек двадцать, верно, схватили в тот раз), но вот что интересно: что-то не припоминается, чтобы хоть кто-нибудь из рабочих высказал сожаление о случившемся. Напротив, совсем напротив, настроение на «бирже» царило самое приподнятое. О себе, во всяком случае, Осип мог точно сказать: он несказанно горд был тем, что участвовал в этом деле.

Однако жажда действия, прямо-таки обуревавшая его, искала себе все новые выходы; и находила их. Когда после нападения на участок, недели две спустя, возникла необходимость переправить освобожденных товарищей через границу, он охотно взялся сопровождать их. Не всех сразу, конечно, — поодиночке.

Вспоминая сейчас подробности, Осип с изумлением (но вместе и одобрительно) отметил, что, несмотря на свой вполне зеленый возраст и как бы вопреки чрезмерно горячему своему характеру, действовал он в тот раз на редкость разумно и осмотрительно.

Сперва сам отправился на границу, один. Цель была — сговориться с каким-нибудь корчмарем (редко кто из них не занимался контрабандой). Не всякому, понятно, доверишься, надо приглядеться. Изъездил немало селений, пока решился поговорить с одним — тезками оказались, тоже Осип был, но раза в три старше: дядя Осип. Слово за слово — Осип поделился своей «бедой»: у сестры жених там, в неметчине, о выезде хлопотать — много времени уйдет, а она, сестра, значит, в положении, уже и заметно даже… так нельзя ль как-нибудь иначе отправить ее туда?

Дядя Осип для чего-то спросил, как зовут сестру. Осип назвал первое же имя, какое пришло в голову: Бася. Дядю Осипа такой ответ вполне удовлетворил. Хорошо, Иоселе, сказал он, считай, что твоя любимая сестра Бася уже там. Но тут же прибавил, что это будет стоить денег… нет, не мне, о чем разговор, поспешил он оправдаться, мне от тебя, Иоселе, ничего не нужно, так я тебя полюбил… У-у, матерый контрабандир был этот дядя Осип! Шельма каких мало, пробы ставить негде, сумму назначил грабительскую, да еще задаток содрал, но зато уж и дело знает: Басю, когда Осип привез ее к нему, в наилучшем виде доставил за кордон — посадил в свою таратайку, хлестанул широкозадого битюга и, ни от кого не таясь, помчал по дороге, ведущей прямо к границе. А вернувшись часа через полтора, вручил Осипу записку от Баси с заранее оговоренным условным текстом. Осип сполна расплатился с ним; прощаясь, дядя Осип чуть не прослезился: чтоб я так жил, я тебя люблю, как сына, нет, больше, мой сын байстрюк, и холера его не берет, лодырь на мою голову… если тебе, Иоселе, что нужно будет, знай, есть на белом свете дядя Осип, он тебе, как отец родной, последнюю рубаху с себя снимет и тебе отдаст…

Прошло несколько дней — Осип снова явился к нему. Само собой, не один — со следующим товарищем, тоже молодой женщиной. Звали ее Соней, но, мня себя великим конспиратором, Осип представил ее как Шейлу. Корчмарь отвел его в сторону и — вот уж бестия, даже и подобия улыбки не возникло на его лице! — спросил: что, Иоселе, еще одна сестра в «положении» и ищет жениха? Да, это тоже моя сестра, вторая, напустив на себя серьезность, ответил Осип, но только никакого жениха у нее нет, тут дела похуже: Бася — та, первая — тяжело заболела, а ухаживать за ней некому, жениха она пока не нашла, вот и нужно, чтобы рядом с ней была Шейла, хоть один родной человек… Ты хороший брат, с чувством сказал дядя Осип; чтоб враги мои горели на медленном огне, как я хотел бы иметь такого сына, как ты… Тут же перешел на деловую ногу: при себе ли у Осипа деньги? Попытку хоть немного сбить цену он пресек, что называется, на корню. Бедная Бася, сказал он со вздохом, ей придется болеть одной и некому будет хотя бы стакан воды подать… Тут уж не поторгуешься…