Райское яблоко - [53]

Шрифт
Интервал

– Проедусь-ка я разомнусь. Не теряйся.

Согнулся и руки в огромных перчатках сцепил за спиною. Алеша остался. Перед выходом на лед заглянул в буфет, выпил безвкусного, но обжигающе-горячего кофе, скомкал бумажный стаканчик и по резиновому настилу той сдержанной походкой, которая объединяет и сплачивает всех людей, надевших коньки, дошагал до двери. Мысли о Марине не давали покоя, и не хотелось ничего, кроме как засунуть голову в сугроб, чтобы и голова, и раздирающие ее мысли замерзли природным естественным образом.

Две девушки, держась за руки, обогнали его перед самой дверью, и одна из них неловко толкнула Алешу бедром. Потом оглянулась, сказав «извините». Он невольно обратил внимание на ее ярко-голубые глаза. Такой абсолютной и насыщенной голубизны Алеша ни разу не встречал на человеческом лице. И он удивился, как всякий, увидев, к примеру, какого-нибудь мотылька среди снега. Ступивши на лед, все еще удивляясь, Алеша оттолкнулся и покатил по кругу. Голубизна чужих глаз погасла в сознании, вернулась Марина. Рада ли она тому, что он перестал звонить? И что она делает по вечерам, оставшись одна с умирающей теткой в огромной роскошной квартире? Наверное, плачет. У него самого перехватило горло, но не от жалости к ней, а от того оскорбления, которое она нанесла ему, когда отдирала от своего тела его руки. О, если бы он тогда не растерялся! Она бы не справилась с ним.

Из репродуктора вырвался голос Пугачевой:

Холодно в городе-е-е
Без тебя ста-а-а-ло!

Он увеличил скорость.

Холо-о-о-дно! Холо-о-о-дно-о-о!

Ему становилось тепло, даже весело. Где эта голубоглазка? Он съехал со льда и остановился. А, вот и она. Одна, без подружки. Глаза уже не голубые, а синие. Почти васильки в летнем поле Немчиновки, и есть в ней задорность, и легкость, и праздничность. Да, именно так, и задорность, и праздничность. Он пересек ей путь и остановился. И она остановилась.

– Вы так саданули меня, – засмеявшись, сказал он, совсем как отец. – Теперь не могу даже шагу ступить.

– Так я не заметила вас, вы же маленький, – сказала она, улыбаясь в ответ. – А я великанша.

Алеша был выше на две головы.

– Тебя как зовут? – спросил он, и вдруг в голове просверкнуло: «Сейчас скажет: «Катя!»

– Меня зовут Катя, – сказала она. – А вас? А тебя?

– А я Алексей.

Они помолчали.


– Ведь слаще-е-е ягода с мороза-а-а! —


низко и развратно пела Пугачева из репродуктора.

– Ты музыку любишь? – спросил он, смеясь.

– Нет, я ненавижу, – сказала она. – И книги, и музыку. Живопись вовсе терпеть не могу.

– Меня тоже просто тошнит от всего…

Они хохотали, как малые дети.

– А что же ты любишь? – спросил он. – Кого?

– Люблю свою маму и деда. А ты?

Он вдруг покраснел, и она покраснела.

– Ну, ладно, не надо, а то ты соврешь.

Они перестали смеяться, и был один быстрый и странный момент, секунда одна, когда им почему-то вдруг стало неловко и стыдно.

– Ты знаешь, – сказал он тогда. – Мы с тобой не знакомы, но мне бы хотелось…

Она приоткрыла рот в ожидании того, что он сейчас произнесет, и этот по-детски приоткрытый рот, и это испуганное ожидание в ее глазах вдруг так разволновали его, что он начал заикаться.

– Я хотел бы, чтобы мы еще встретились с тобой, я имею в виду – встретились, например, завтра, и потом тоже. Вообще, чтобы мы с тобой встретились.

И он замолчал.

– Поедем, – сказала она. – А то мы стоим, всем мешаем.

– Поедем, – сказал он и взял ее за руку.

Она выдернула свою руку, сняла варежку и снова вдела свои пальцы в его. Их руки были мокрыми и горячими от растаявшего снега. О чем-то они говорили, конечно, но музыка эта гремела все громче, и все горячее был снег на их лицах, поскольку с далекого темного неба опять пошел снег, и загадочный, лунный, а может быть, звездный, свет сразу погас, и здесь, на земле, освещал их бездушный, но все-таки очень знакомый фонарь, вернее сказать, фонари, – ведь огромный и полный людей серебристый каток нельзя осветить лишь одним фонарем, хотя даже если бы стало темно…

Хотя даже если бы стало темно, как было темно во дворе ее дома, куда они оба вошли, так волнуясь, что Катя не сразу узнала подъезд, родной свой подьезд, где стояла коляска (увы, без младенца, его унесли), – хотя даже если бы стало темно, как всюду на свете, где холодно, холо-о-о-о-о-одно…

Нисколько не холодно. Жарко, как летом. Они стояли, прижавшись к раскаленной батарее, и целовались. Всякий раз, когда Алеша открывал глаза, он видел светлое сияющее пятно, от которого не хотелось ни на секунду отрываться. Этим пятном было ее лицо с закрытыми глазами, и, наверное, когда она открывала их, таким же светлым пятном было для нее лицо Алеши.

Глава восемнадцатая

Эротическая

В Японии, где что ни день восходит прозрачное солнце, и вишня цветет, и чай подают в таких тоненьких чашках, что страшно – они тоньше воздуха, – в Японии этой случалось синдзю.

Весьма романтичный и страшный обычай. Кончала с собою влюбленная пара. Да если бы только одна! Сотни тысяч. Вот только вчера ведь влюбились и – нате! Уже их, бедняжек, несут хоронить.

Можно, конечно, по-разному относиться к смерти. Можно даже прожить целую жизнь, не вспомнив о ней, а если и вспомнив, то в качестве шутки: мол, вот я помру и все сыну оставлю. А может быть, и не помру. Как же сын? Пусть сам заработает – техникум кончил.


Еще от автора Ирина Лазаревна Муравьева
Веселые ребята

Роман Ирины Муравьевой «Веселые ребята» стал событием 2005 года. Он не только вошел в short-list Букеровской премии, был издан на нескольких иностранных языках, но и вызвал лавину откликов. Чем же так привлекло читателей и издателей это произведение?«Веселые ребята» — это роман о московских Дафнисе и Хлое конца шестидесятых. Это роман об их первой любви и нарастающей сексуальности, с которой они обращаются так же, как и их античные предшественники, несмотря на запугивания родителей, ханжеское морализаторство учителей, требования кодекса молодых строителей коммунизма.Обращение автора к теме пола показательно: по отношению к сексу, его проблемам можно дать исчерпывающую характеристику времени и миру.


На краю

«…Увез ее куда-то любимый человек. Нам с бабушкой писала редко, а потом и вовсе перестала. Так что я выросла без материнской ласки. Жили мы бедно, на одну бабушкину пенсию, а она еще выпить любила, потому что у нее, Вася, тоже жизнь была тяжелая, одно горе. Я в школе училась хорошо, книжки любила читать, про любовь очень любила, и фильмов много про любовь смотрела. И я, Вася, думаю, что ничего нет лучше, чем когда один человек другого любит и у них дети родятся…».


Мой лучший Новый год

В календаре есть особая дата, объединяющая всех людей нашей страны от мала до велика. Единый порыв заставляет их строгать оливье, закупать шампанское и загадывать желания во время боя курантов. Таково традиционное празднование Нового года. Но иногда оно идет не по привычным канонам. Особенно часто это случается у писателей, чья творческая натура постоянно вовлекает их в приключения. В этом сборнике – самые яркие и позитивные рассказы о Новом годе из жизни лучших современных писателей.


Любовь фрау Клейст

Роман «Любовь фрау Клейст» — это не попсовая песенка-одногодка, а виртуозное симфоническое произведение, созданное на века. Это роман-музыка, которую можно слушать многократно, потому что все в ней — наслаждение: великолепный язык, поразительное чувство ритма, полифония мотивов и та правда, которая приоткрывает завесу над вечностью. Это роман о любви, которая защищает человека от постоянного осознания своей смертности. Это книга о страсти, которая, как тайфун, вовлекает в свой дикий счастливый вираж две души и разрушает все вокруг.


Полина Прекрасная

Полина ничего не делала, чтобы быть красивой, – ее великолепие было дано ей природой. Ни отрок, ни муж, ни старец не могли пройти мимо прекрасной девушки. Соблазненная учителем сольфеджио, Попелька (так звали ее родители) вскоре стала Музой писателя. Потом художника. Затем талантливого скрипача. В ее движении – из рук в руки – скрывался поиск. Поиск того абсолюта, который делает любовь – взаимной, счастье – полным, красоту – вечной, сродни «Песни Песней» царя Соломона.


Барышня

Вчерашняя гимназистка, воздушная барышня, воспитанная на стихах Пушкина, превращается в любящую женщину и самоотверженную мать. Для её маленькой семейной жизни большие исторические потрясения начала XX века – простые будни, когда смерть – обычное явление; когда привычен страх, что ты вынешь из конверта письмо от того, кого уже нет. И невозможно уберечься от страданий. Но они не только пригибают к земле, но и направляют ввысь.«Барышня» – первый роман семейной саги, задуманной автором в трёх книгах.


Рекомендуем почитать
Кенар и вьюга

В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Шестая повесть И.П. Белкина, или Роковая любовь российского сочинителя

«Прежде всего не мешает сказать, что Иван Петрович Белкин был самого нервного характера, и это часто препятствовало его счастью. Он и рад был бы родиться таким, какими родились его приятели, – люди веселые, грубоватые и, главное, рвущиеся к ежесекундному жизненному наслаждению, но – увы! – не родился.Тревога снедала его…».


Соблазнитель

В бунинском рассказе «Легкое дыхание» пятнадцатилетняя гимназистка Оля Мещерская говорит начальнице гимназии: «Простите, madame, вы ошибаетесь. Я – женщина. И виноват в этом знаете кто?» Вера, героиня романа «Соблазнитель», никого не обвиняет. Никто не виноват в том, что первая любовь обрушилась на нее не романтическими мечтами и не невинными поцелуями с одноклассником, но постоянной опасностью разоблачения, позора и страстью такой сокрушительной силы, что вряд ли она может похвастаться той главной приметой женской красоты, которой хвастается Оля Мещерская.