Раяд - [11]
– Откуда эта информация?
– Это из последнего рапорта следователя Оганесяна, который я получил за день до его гибели. Оганесян был направлен следователем в этот район примерно месяц назад. Должен был навести справки, начать сотрудничество с 69-м отделением милиции – это в том самом районе. Короче, эти несколько кварталов фактически блокируют работу целого Северо-Восточного округа столицы. Транзит транспортных средств снижен до рекордной отметки. Я уже молчу про бесчисленные угрозы в адрес работников местного отделения милиции, прокуратуры и простых жителей, про атмосферу нетерпимости, про десятки умышленных поджогов квартир, машин и гаражей. И все это, по крайней мере по нашим сведениям, на почве национальной вражды. Да, да, и нечего на меня так смотреть. Убийство Оганесяна – последняя капля. Мэр дал Жердину, Красильникову, а по большому счету нам месяц сроку, чтобы навести порядок в этом районе. Через месяц район должен функционировать, как все остальные районы города Москвы, ясно?
– Более или менее, – выдавил слегка обалдевший от обилия информации Костя.
– Тогда держи на десерт.
И Разбирин вытащил из ящика стола пухлую папку и толкнул ее по гладкой поверхности по направлению к Косте. Тот прихлопнул ее на подлете.
– Что это? – спросил он.
– А это дело конкретно Оганесяна. Мы его забрали из 69-го отделения милиции.
Костя придвинул папку и стал листать уголовное дело.
– И что, есть подозреваемые? – спросил он, отворачивая угол очередного подшитого документа.
– Подозреваемые есть. Например, некто Гремлин. Раньше состоял в нацистской группировке «Четвертый рейх». Слыхал о такой?
– Нет. Мало ли их развелось.
– Ну вот. А теперь он вроде как на вольных хлебах.
– А зовут как?
– Кого?
– Гремлина этого.
Разбирин рассмеялся.
– Так это фамилия у него такая – Гремлин. А ты думал что, погоняло? Леонид Гремлин. Если перевернешь еще одну страницу, увидишь его фото.
Костя мысленно подивился разбиринской наблюдательности – до этого казалось, что подполковник вообще не следит за его действиями. Костя перевернул страницу и наткнулся на лицо Гремлина. Узкий лоб, широко посаженные глаза, взгляд из-под бровей. В деле, правда, было две фотографии Гремлина – одна, где он с волосами, и другая, где он уже выглядел как заправский скинхед – бритая голова, татуировка на шее.
Но на первой Гремлину было не больше шестнадцати и выглядел он, как обычный «трудный» подросток.
– Если есть подозреваемые, то в чем тогда проблема? – оторвал он глаза от папки.
– Ты, Кость, меня, видимо, плохо слушал. Я сказал, что есть подозреваемые, а не обвиняемые.
– То есть?
– А то, что у нас на это дело в таком виде, – кивнул в сторону папки Разбирин, – никто даже смотреть не будет.
– В смысле?
– Поясняю.
Разбирин наклонился над столом, сложив пальцы рук в замок.
– Ты знаешь, что такое «свидетель»?
Костя пропустил этот вопрос мимо ушей как риторический.
– Так вот, в этом деле нет ни одного свидетеля по факту присутствия гражданина Гремлина в кинотеатре, где произошло убийство, зато есть куча людей, подтверждающих железное алиби гражданина Гремлина Леонида, чтоб ему провалиться в тартарары. Странно? Ха! Еще как!
– Да, но ведь Оганесян был убит на глазах у десятков людей, – ткнул пальцем в дело Костя. – Есть билетерши, есть кассирши, есть зрители, в конце концов.
– Есть, есть, – перебил его Разбирин. – В этом и незадача. Оганесяна они видели, а Гремлина нет.
– То есть как?
– Да так! – взорвался неожиданно Разбирин. – Не было его там, и всё! В это время его видели во дворе дома 18 по Водной улице. Куча свидетелей на то имеется. Да-да, я знаю, Костя. За дачу ложных показаний, статья 307 УК. Все это я знаю, не мальчик. Тут интересно другое. Что такое «алиби»? Правильно, нахождение подозреваемого в момент совершения преступления ля-ля-ля. Но главное не это, а что? А то, что алиби должны обеспечивать люди какие? Правильно. Незаинтересованные. А теперь перелистни пару страниц.
Разбирин выдержал почти театральную паузу, дожидаясь, пока Костя дойдет до нужной страницы.
– И почитай. Кто эти люди, которые видели Гремлина Леонида Алексеевича в 19.20 – время убийства Оганесяна – во дворе дома 18 по Водной улице? Друзья? Родственники? Знакомые? Не-а. Это случайные люди, которые с ним даже близко не были знакомы. Причем обрати внимание на их количество. И моя интуиция мне подсказывает, что, опроси ты любого из этого дома, каждый бы подтвердил, что в какой-то момент он выглянул в окно и увидел товарища Гремлина во дворе делающим куличики в песочнице. С чего бы это?
Костя поднял глаза от дела.
– Так, может… ну его, это дело?
– То есть? – удивился Разбирин.
– То есть взять этого Гремлина за жабры да тряхнуть посильнее.
– Ты свои чеченские замашки брось, – поморщился Разбирин. – И потом. Куда свидетелей девать? Гремлин – что, по-твоему, маньяк-одиночка, за которого почему-то все заступаются? А, как известно, возьмешь мелкую рыбу – спугнешь крупную, если таковая, конечно, в этом омуте водится. Он, может, никого и не знает лично. И что ты из него выбьешь? Точнее, выбить можно что угодно, но ведь на суде он плечами пожмет и заявит, что признание было сделано под давлением, и что? Нет, Кость, тут нужно аккуратно и деликатно. В общем, ты уж прости, что все это так попало на твою личную ситуацию, но сам видишь – дело-то тут паршивое. Если не сказать, очень паршивое. И боюсь, что на данный момент лучшей кандидатуры, чем ты, у нас просто нет.
Света, любимая девушка, укатила в Сочи, а у них на журфаке еще не окончилась сессия.Гриша брел по Москве, направился было в Иностранную библиотеку, но передумал и перешел дорогу к «Иллюзиону». В кинотеатре было непривычно пусто, разомлевшая от жары кассирша продала билет и указала на какую-то дверь. Он шагнул в темный коридор, долго блуждал по подземным лабиринтам, пока не попал в ярко освещенное многолюдное фойе. И вдруг он заметил: что-то здесь не то, и люди несколько не те… Какая-то невидимая машина времени перенесла его… в 75-й год.Все три повести, входящие в эту книгу, объединяет одно: они о времени и человеке в нем, о свободе и несвободе.
Герой романа «ВИТЧ» журналист Максим Терещенко в конце девяностых возвращается в Россию после эмиграции и пытается «ухватить» изменчивую реальность современной России. Неожиданно ему поступает «заказ» — написать книгу о малоизвестных писателях-диссидентах семидесятых. Воодушевленный возможностью рассказать о забытых ныне друзьях, герой рьяно берется за дело. Но… все персонажи его будущей книги таинственно исчезли, словно и не существовали вовсе. Поиски их приводят к неожиданному результату…
Всеволод Бенигсен ярко дебютировал романом «ГенАцид» (премия журнала «Знамя», лонг-лист премии «БОЛЬШАЯ КНИГА»). Следующие книги — «Раяд» и «ВИТЧ» подтвердили первое впечатление: этот молодой автор мастерски придумывает истории, в которых социальная фантастика тесно соседствует с «психологией», и для него не существует табу, особенно когда речь идет о советских мифологемах. Его предшественниками называют Войновича, Искандера, Юза Алешковского.Короткая проза Всеволода Бенигсена замешана на гротеске. Черный юмор a la Мамлеев соседствует с просто смешными рассказами.
Всеволод Бенигсен родился в Москве в 1973 году. Некоторое время жил в США и Германии. В 1996 году закончил сценарно-киноведческий факультет ВГИКа. Автор нескольких пьес и сценариев. В 2009 году его роман "ГенАцид" ("Знамя" № 7, изд-во "Время") вошел в длинные списки крупных литературных премий и был удостоен премии журнала "Знамя".
«Уважаемые россияне, вчера мною, Президентом Российской Федерации, был подписан указ за номером № 1458 о мерах по обеспечению безопасности российского литературного наследия…» Так в нашу жизнь вошел «ГЕНАЦИД» — Государственная Единая Национальная Идея. Каждому жителю деревни Большие Ущеры была выделена часть национального литературного наследия для заучивания наизусть и последующей передачи по наследству… Лихо задуманный и закрученный сюжет, гомерически смешные сцены и диалоги, парадоксальная развязка — все это вызвало острый интерес к повести Всеволода Бенигсена: выдвижение на премию «Национальный бестселлер» еще в рукописи, журнальная, вне всяких очередей, публикация, подготовка спектакля в одном из ведущих московских театров, выход книжки к Новому году.«Новый год, кстати, в тот раз (единственный в истории деревни) не отмечали»…
21 июня 1941 года. Cоветский кинорежиссер Фролов отправляется в глухой пограничный район Белоруссии снимать очередную агитку об образцовом колхозе. Он и не догадывается, что спустя сутки все круто изменится и он будет волею судьбы метаться между тупыми законами фашистской и советской диктатур, самоуправством партизан, косностью крестьян и беспределом уголовников. Смерть будет ходить за ним по пятам, а он будет убегать от нее, увязая все глубже в липком абсурде войны с ее бессмысленными жертвами, выдуманными героическими боями, арестами и допросами… А чего стоит переправа незадачливого режиссера через неведомую реку в гробу, да еще в сопровождении гигантской деревянной статуи Сталина? Но этот хаос лишь немного притупит боль от чувства одиночества и невозможности реализовать свой творческий дар в условиях, когда от художника требуется не самостийность, а умение угождать: режиму, народу, не все ль равно?
В альтернативном мире общество поделено на два класса: темнокожих Крестов и белых нулей. Сеффи и Каллум дружат с детства – и вскоре их дружба перерастает в нечто большее. Вот только они позволить не могут позволить себе проявлять эти чувства. Сеффи – дочь высокопоставленного чиновника из властвующего класса Крестов. Каллум – парень из низшего класса нулей, бывших рабов. В мире, полном предубеждений, недоверия и классовой борьбы, их связь – запретна и рискованна. Особенно когда Каллума начинают подозревать в том, что он связан с Освободительным Ополчением, которое стремится свергнуть правящую верхушку…
Со всколыхнувшей благословенный Азиль, город под куполом, революции минул почти год. Люди постепенно привыкают к новому миру, в котором появляются трава и свежий воздух, а история героев пишется с чистого листа. Но все меняется, когда в последнем городе на земле оживает радиоаппаратура, молчавшая полвека, а маленькая Амелия Каро находит птицу там, где уже 200 лет никто не видел птиц. Порой надежда – не луч света, а худшая из кар. Продолжение «Азиля» – глубокого, но тревожного и неминуемо актуального романа Анны Семироль. Пронзительная социальная фантастика. «Одержизнь» – это постапокалипсис, роман-путешествие с элементами киберпанка и философская притча. Анна Семироль плетёт сюжет, как кружево, искусно превращая слова на бумаге в живую историю, которая впивается в сердце читателя, чтобы остаться там навсегда.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Реальности больше нет. Есть СПЕЙС – альфа и омега мира будущего. Достаточно надеть специальный шлем – и в твоей голове возникает виртуальная жизнь. Здесь ты можешь испытать любые эмоции: радость, восторг, счастье… Или страх. Боль. И даже смерть. Все эти чувства «выкачивают» из живых людей и продают на черном рынке СПЕЙСа богатеньким любителям острых ощущений. Тео даже не догадывался, что его мать Элла была одной из тех, кто начал борьбу с незаконным бизнесом «нефильтрованных эмоций». И теперь женщина в руках киберпреступников.
Извержение Йеллоустоунского вулкана не оставило живого места на Земле. Спаслись немногие. Часть людей в космосе, организовав космические города, и часть в пещерах Евразии. А незадолго до природного катаклизма мир был потрясен книгой писательницы Адимы «Спасителя не будет», в которой она рушит религиозные догмы и призывает людей взять ответственность за свою жизнь, а не надеяться на спасителя. Во время извержения вулкана Адима успевает попасть на корабль и подняться в космос. Чтобы выжить в новой среде, людям было необходимо отказаться от старых семейных традиций и религий.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)