Рай на земле - [3]

– Что значит – перезвонишь?! – возмущению подруги не было предела. – Это же срочно! Прямо сейчас говори мне номер паспорта, и когда и кем выдан, и…

– Но я в саду…

– Где ты сидишь, под яблоней? – Инночке были прекрасно известны ее привычки и пристрастия. В том числе и непременное послеобеденное сидение под яблоней, появившееся в последние годы.

Странно, но раньше она никогда не то что не любила, просто не замечала этого уголка сада, заходя сюда только за душистыми коричными яблоками. Слишком здесь все заросло, слишком близко к соседям, слишком тенисто и сыро. Раньше она любила сидеть с книжкой на крылечке или на маленькой лавочке под кустами сирени прямо перед домом.

Но с тех пор как часть дома пришлось сдать жильцам, ее привычки переменились. Видимо, одиночество так глубоко пустило корни в ее душе, что сидеть на виду у посторонних ей не хотелось. Даже если эти посторонние очень милые, во всех отношениях приятные люди, с которыми ей просто сказочно повезло, даже если проходят они по той дорожке, откуда можно увидеть ее крылечко и лавочку, от силы два-три раза в день, причем, как правило, не в то время, когда она привыкла там сидеть, – но все же, все же…

Участок у Елены Георгиевны был большим, почти тридцать соток – не участок, а мечта подмосковных огородников и дачников, а в последнее время и новых русских. Конечно, можно купить хоть гектар чуть дальше от города, но пока туда проведут дороги да коммуникации, да пока разрастутся липы и елки, да пока рядом появятся школы и магазины… нет, лучше прямо сейчас и сразу: разыскать обедневших академиков или писательских деток и внедриться в старые хорошие поселки, с соснами и сиренью, традициями, старыми самоварами на старых чердаках. Самовары и прочий хлам, разумеется, придется выкинуть, а домики перестроить на американский или псевдоевропейский манер – и можно жить.

Вокруг владений Елены Георгиевны тоже начали появляться кирпичные стены, но она и подобные ей держались изо всех сил. Держались за свое прошлое, за свои привычки, крылечки и лавочки, за свои деревянные заборы с резными, рассчитанными на честных людей калитками, за свои захламленные чердаки с обязательными самоварами, за свои застекленные треугольничками террасы, за свои корявые яблони и сосны.

В конце концов, пришлось пойти на компромисс.

Достав из шкафа очередную серебряную безделушку, которую можно было предложить уже хорошо знакомому антиквару, Елена Георгиевна вдруг поняла, что больше этого не вынесет. Пенсию ей никто не прибавит, помощи ждать не от кого, серебряных безделушек осталось так мало… а что потом? Несколько любимых картин, более ценных для нее, чем для равнодушного скупщика чужих воспоминаний, одно неплохое кольцо, китайский сервиз с драконами из полупрозрачного фарфора, несколько чашек, некогда принадлежавших самой Елене Сергеевне Булгаковой, – кому все это нужно и надолго ли хватит вырученных за них денег? И с чем останется она, лишившись всего этого?! И никогда не увидит моря.

Она долго взвешивала «за» и «против».

Жить не на что, к морю не поедешь, впереди еще более серьезная старость, может быть, и болезни. Московская квартира, где она прописана, крошечная однокомнатная хрущоба в рабочем районе, уже сдана, но ни на море, ни на спокойную жизнь этого не хватает. Дом ветшает и требует средств, сад зарастает, ворота покосились так, что Инночкин муж уже опасается их трогать и, чертыхаясь, оставляет машину снаружи, – разве это жизнь?

С другой стороны, новые русские, дом в чужих руках, продать «вишневый сад» – ах, как можно, лучше гордо голодать!

Поборовшись с предрассудками, гордостью и предубеждениями, она все же позвонила в одно из ненавистных агентств. Вопреки ожиданиям, девушка, говорившая с ней, была любезна и нетороплива. Расспрашивала подробно, слушала внимательно, легко согласилась приехать, чтобы уточнить возможные цены, но и та цифра, которую она осторожно и предположительно назвала, несколько раз извинившись и повторив, что точнее скажет, только все посмотрев, – даже эта цифра поразила Елену Георгиевну до глубины души. Эта цифра меняла все: она означала беззаботное существование, поездки к морю, без которого она задыхалась, лечение давно нуждавшихся в этом зубов, тот дивный крем, который так нахваливала Инночка, возможность иногда позволить себе что-нибудь вкусненькое, новые книги и билеты в театр, новое пальто, а может быть, даже шуба…

К утру деньги за первые полгода были мысленно истрачены и от сомнений не осталось и следа.

Так в ее жизни появилась Наташа и угол под яблоней.

«Такой дом, как у вас, я ищу уже полгода, боже мой! – воскликнула девушка, едва повернув допотопную щеколду, запиравшую калитку. – Из-за этого даже в агентстве на телефоне подрабатывать стала. Господи, елка какая! А сирень… ну и пусть общая калитка, какая разница! Конечно, мы переделаем кухню, о чем разговор… и отремонтируем все сами. Вы правда согласны? Я вам за полгода отдам завтра же… с собой у меня столько нет… конечно, на машине… да мой Олег сделает эти ворота… да что вы? Буду я с ним советоваться, вот еще! Главное, чтобы мне понравилось! Мне, как видите, рожать через три месяца… вас, кстати, это не смущает? А то многие не любят, когда с детьми… ой, у вас картины какие! Старинные, наверно? Нет, мне все-все нравится, и мебель у нас есть кое-какая, и ремонт мы быстренько!.. Вы не думайте, я не всегда такая болтушка, просто вы не понимаете, что для меня это значит – найти такой дом! А продать вы не хотели бы?»