Рай и ад. Рассказы перенесших клиническую смерть - [44]

Дальше, поскольку я сам отказался уже, я был на нескольких небесах. На нескольких, это, ну, дай Бог, трех… Ты стоишь на одном небе, как на земле. Над тобой небо. Ты видишь — вот оно, небо. Я не знаю, какой оно высоты, но оно как наше. Но ты чувствуешь, что там тоже некая твердь есть. Если тебя поднимают на то небо, то следующее небо, как бы, становится твоим основанием, и следующее небо. И, чем выше — тем прекраснее. На одном из них цветущие сады, деревья не очень высокие, но наполненные, как весной, вот этой расцветающей, закипающей все время, дающей все больше жизни жизнью. Совершенно этому человек не может и не хочет противиться. Он принимается и насыщается все больше и больше жизнью. Жизненное начало такое, как весной, когда все цвести начинает. И когда все идет от земли. Только это в чистом виде. В сияющем таком. Деревья небольшого такого… где-то два, может быть, три метра. Как вишни какие-то, и еще белыми и розовыми цветами, и всякими оттенками. Все это совершенно невероятный запах имеет. Запахи неземные, конечно. На Земле я пытался… есть ли… так вот, понял, что нечто и такое есть в этих запахах, что делает их совершенно отличными от земных. Скажем, настолько желанными, что можешь дышать, и никогда не надышишься. Хочется все больше, больше, больше. И всегда с огромным удовлетворением и желанием.

Среди них были люди некоторые, к которым я не стал приближаться, потому что Ангелы меня пока водили. Вот. Еще выше были еще более удивительные, как бы сказать, дома были. В итоге даже подвели меня недалеко к Небесному Иерусалиму. И я увидал, с одной стороны, только меня не стали вводить туда, как бы с краю это было, город, который имел не ширину и длину, так сказать, а и высоту. Но высота заключалась в том, что дома были на разной высоте по отношению друг к другу. Они заполняли как бы объем такой интересный. Вот это куб. Высота, ширина и длина — это куб… Это потрясающей совершенно красоты дома. Архитектура, я бы сказал, вся наша архитектура земная, она является частью, отображающей ту архитектуру, которая является настоящей. Совершенной архитектурой. С большой буквы архитектурой. Вот. И все наши стили, они в какой-то мере что-то отображают. Некоторые больше, некоторые меньше. Думаю, что классика имеет к этому наибольшее отношение, но далеко не полное. Какая-то часть совершенства.

Дома были, как бы, сделаны из драгоценных камней, прозрачных. Огромных камней, величиной с дом. Причем, эта драгоценность чувствовалась и на расстоянии, во взгляде, к чему бы он не прикасался, во всем. Драгоценный камень… и в то же время, когда заходил туда кто-то из живущих, я его не видел там. Он был как дома. А снаружи смотрелось как совершенно прозрачное. Это вот удивительное свойство такое. То есть там, кто заходил, жил совершенно как хотел. А в то же время снаружи это все было… И вот это удивительное умение тех, кто это создал, как я это уже потом понял, что Господь только мог такое создать.

Такое расположение на разных высотах домов и такое соединение — все было пронизано потрясающей, совершенно невообразимой, и такой опять-таки до конца не восчувствованной мной гармонией. Только я понимал, что я в эту гармонию мог погружаться и минутами, и часами, и днями, и годами, и всей жизнью. И все равно чувствовать все большую и большую гармонию в том, что составляет вот Небесный Иерусалим… Есть там, уже есть там жители. Да. И туда еще много-много может войти, когда Богу угодно, столько…

Мне удалось слышать пение Ангелов. Одно могу сказать: что и пение Ангелов можно было слушать хоть минуты, хоть часы. Вот не могу сказать, который это уровень, но другое место, я бы сказал, вот так вот. Ангельское пение отличалось совершенно определенно простотой, глубиной смысла, совершенно также можно было в него погружаться, и все время воспринимать больше и больше. Ничего ограничивающего не было. И убедительность, жизненасыщенностью, которой можно было тоже насыщаться, и входить в это пение самому, как бы участником, в своей мере, как бы. Потом растворяться из этой меры. Знаете, как? Можно и кусочек сахара бросить в большую чашку. Он все равно наполнит чашку своей мерой сладости. Вот так человек мог войти туда и, как бы со-петь. Но основная мера всего… это было пение Ангелов… И я помню, что его можно было слушать сколь угодно долго, ни капли не пресыщаясь. Наоборот, все более и более желая. Причем, это желание тоже тебя ни капли не угнетало, а только развивало как-то и не просто развивало — в жизнь, в любовь, в счастье, вот в эти вот вещи. Такое пение…

На одном из небес, как я понял, туда меня близко не подпустили, просто показали, что на одном из небес есть место, где радуга дугой такой. И по этой радуге никто не может пройти, даже Ангелы. Кроме Матери Божьей Царицы Небесной, Которая может подняться по радуге, а на вершине радуги находится Живой Крест. Животворящий Живой Крест, Который может прийти, поклониться и поцеловать только Царица Небесная. Это Крест Царя Небесного, Сына Божия, Агнца. Близко я даже подойти не мог туда… Но издалека это было видно. И даже издалека хотелось кланяться и благодарить, потому, что это четко…