Рай и ад. Книга вторая. Рассказы перенесших клиническую смерть - [20]

И все. И у меня отбило желание ходить на все эти мероприятия со сверстниками. И какое-то было состояние… я, во-первых, плакал, когда причащался. Я не знаю, почему, но у меня, как будто, слезы потекли. Это чувство сейчас как перед глазами. И я стал почти чуть ли не каждый день ходить в церковь эту. Хотя, после причащения, Причастия, да, Тела и Крови Господней, я даже еще пришел домой, у меня было желание еще одеть этот пирсинг через какое-то время. Думаю: «ну, одену, ну, что уж там. Не осудит же Бог меня за это». Все равно — одел, да снял. Практически вот в этот же день и снял. Думаю: «нет, я причастился, — думаю, — ну как так, так, наверное нельзя, — думаю, — снова одевать пирсинг», и так далее.

И вот, проходит полгода. Я решил поступить в православную школу, закончить. На базе десятого и одиннадцатого классов. И начал разговаривать с отцом Иоанном. Говорю: «отец Иоанн, — говорю, — я хочу поступить в другую школу, — говорю, — благословите меня. Не хочу, — говорю, — чего-то я в мирской школе учиться. Меня начинают друзья мои презирать, и говорят: «во, был «эмо», а теперь, — говорят, — свихнулся на церкви (смеется). Стал в церковь ходить, какой-то, вообще, больной стал! Лучше бы «эмо» остался, и то, — говорят, — красивей выглядел!»

Ну, и вот таким образом я решил перейти в другую школу. Нашел в Интернете Варнинскую православную гимназию, при монастыре. И все, и поехал туда в начале лета. Решил сдать документы на поступление. К отцу Дмитрию, директор гимназии. Меня привезли туда родители. Папа меня туда привез, я попросил его, чтобы он привез меня туда на машине. Вот. Я очень сдружился там с отцом Пименом, игуменом. Он меня взял там, можно сказать, под свое крыло. И все, когда я поступил туда, я стал себя чувствовать, ближе к концу лета, плохо.

Я поступил в эту гимназию, был там уже месяца три с половиной, вот уже начиналась учеба, и мне становится плохо. Плохо с каждым днем. Я не понимаю, что происходит. У меня была слабость сильная, я ходил весь бледный. То голова кружилась, то я падал в обморок, то мне еще последнее время все больше и больше спать хотелось. Я все время спал, спал. Потом поднималась температура. Подниматься температура начала: 37,5, 38 и все, и потом у меня поднялась температура 38,5, 38,8 и больше она не падала.

Меня отвозят сразу в больницу, естественно. В таком состоянии я пробыл две недели в больнице, в Ростове Великом. И там уже поставили диагноз: «острый лимфобластный лейкоз на второй стадии». Думали даже, что на третьей. Меня тут же увозят на машине в город Москву. Ленинский проспект, 117. Онкогематологический центр для детей и подростков. И там этот диагноз у меня еще раз подтвердился. Брали пункцию спинного мозга. Не один раз. И временами, врачи даже разводили руками, я все это видел. Но я еще ничего не понимал. Я, на самом деле, и не знал, что у меня диагноз этот. Это я вам уже сейчас это говорю, потому что я знаю, что у меня был за диагноз. На тот момент мне не говорили, что у меня за диагноз. Я себя просто чувствовал, как будто я умираю. Я не мог кушать, у меня не было аппетита. Я был, вообще, никакой. Я пытался узнать, что со мной происходит, мне на тот момент ничего не говорили. И даже когда привезли меня в тот центр, онкогематологический, мне ничего не говорили.

Но, у меня был телефон и планшет. Я зашел в айфоне на сайт, что такое онкогематология, и начал все очень много об этом читать. И догадывался, по еще толком не понимал. И потом, когда уже мне начали делать первую «химию», я понял, что у меня за диагноз. Меня уже начали настраивать на то, что я умру. Ну, что маленькие шансы. 50 на 50, как врачи говорили.

Самое удивительное начало происходить дальше. С каждым днем я себя чувствовал все хуже, и хуже. Батюшка мой приходил с храма, причащал меня, исповедовал, по просьбе по моей. И я понимал, что все: вот, сделали раз «химию», сделали два «химию», сделали три «химию». И потом уже, на следующей «химии» я уже был никакой: не вставал, не говорил практически, и меня переводят в палату интенсивной терапии. То есть, вся эта палата, в принципе, и было палатой интенсивной терапии. Просто палату мою поставили под особый контроль.

И именно там я говорил такие фразы. Я говорю: «Господи, — говорю, — если Ты действительно есть, то прости меня за все, — говорю, — что я сделал не так» (я там еще раз раскаялся во всем). Потом говорю: «если Ты есть, то я хочу жить! Я просто хочу жить! И даю тебе обет, слово, что если Ты мне дашь шанс выжить в этой болезни, дашь силы, укрепишь меня, исцелишь (наверное, это самое важное, что я хотел, это исцеление), то я, — говорю, — посвящу свою жизнь монашеству, я уйду в монашество. А там, — говорю, — уж как будет». И после этих слов, через несколько дней, практически, там, через день — через два, у меня останавливается сердце.

Три минуты пятнадцать секунд я был мертв. По меркам этого мира. По меркам того, что было дальше — времени там нету. Я не знал, что я умер, я думал, что я сплю. Я когда вот умирал, вот это было самое страшное. Когда тебя всего сводит, и уже потом… Страх, на самом деле, страх только лишь перед смертью. Это единственное, что человек боится — умереть. Вот сам страх, когда ты понимаешь, что сейчас умрешь, у тебя вот этот страх… ты его не можешь преодолеть. Это, на самом деле, очень сложно, это очень тяжело. Потому, что ты чувствуешь, что все. А хочется жить! У тебя и сердце там бьется, чуть не разрывается, и так далее. Но ты понимаешь, что все уже, последние минуты.