Равнинный рейд - [4]

Комиссар метнул на него разъяренный взгляд, но промолчал. Придвинувшись к лампе, он продолжал читать:

— За совершение вышеуказанных преступлений староста Белосела Ангел Петров Асенов приговаривается к расстрелу. Приговор привести в исполнение, не производя дополнительного следствия, а только после устного уведомления осужденного при первом удобном случае».

— Какое еще там следствие! — удивился высокий в зеленой куртке. — А ежели так уж оно вам приспичило, пожалуйста — вот человек из его села. Можете у него спросить!..

Староста обрадовался и, с надеждой обернувшись к пожилому мастеру, промолвил мягко:

— Скажи, бай[3] Атанас! Скажи все по совести!

Сыровар в растерянности обернулся к старосте, не веря своим ушам.

— Товарищ комиссар, — поморщился командир. — Ясно сказано — без дополнительного следствия.

— Знаю, — кивнул головой комиссар. — И все же вреда от этого не будет — пусть человек скажет…

— Чего там говорить! — вздохнул старик. — Насильник! От него вся околия стонет… А то, что наши ребята убиты, это я еще не знал…

— Убиты! — стрельнув ненавидящим взглядом в старосту, подтвердил командир. Потом поднялся, подошел к комиссару и шепнул ему что-то на ухо. Комиссар кивнул головой.

— Правильно! — сказал он и обернулся к партизанам. — Нечего, ребята, тянуть. Выводите его!

Староста до такой степени пал духом, что когда ему вязали руки, он машинально подчинялся, не издав более ни звука. Лицо его побелело как полотно, в уголке рта собралась слюна. Перед тем, как его вывели, командир тихо распорядился:

— Будете ждать моего приказа! И глядите в оба! Не зевайте!

Как только дверь захлопнулась за старостой, партизаны шумно повставали с мест. Молоденький паренек в гимназическом мундирчике словно оправдывался в чем-то перед собой:

— Так ему и надо! Заслужил! Он-то наших не жалел…

Комиссар снисходительно улыбнулся. Тени деловито сновавших партизан плясали и скрещивались на стене. Откуда-то из глубины сыроварни голос командира озабоченно поторопил:

— Давайте, ребята, поживее!

Гулко раздавались удары топора, разбивавшего деревянные чаны. Выждав паузу, сыровар встал со своей низенькой табуреточки и обратился к комиссару:

— Что я вам хотел сказать. — Его худощавое морщинистое лицо выражало беспокойство.

— Что, папаша, котлов стало жалко?

Мастер смутился еще больше.

— Чего там! Котлы так — ерунда! — забормотал он. — Я не про то хотел сказать — взяли бы вы меня с собой…

— С собой? — изумился комиссар.

— Ага… С собой… В горы…

Командир, что случился рядом, фыркнул:

— Староват, папаша…

— Ты с этим, парень, не шути, — строго сказал мастер. — И постарее меня уходили…

— Правильно, правильно, папаша, — успокоил его комиссар. — Сколько тебе лет?

— Мне? Пятьдесят шесть…

Командир впервые внимательно, с ног до головы, оглядел сыровара.

— И правда, силенка в тебе еще, пожалуй, есть, — вяло согласился он.

— Я один тут со всем справлюсь, — просто сказал старик.

— В партии состоишь? — спросил комиссар.

Лицо мастера чуть заметно дрогнуло, но комиссар этого не заметил.

— Нет, в партии не состою. Но участвовал в Сентябрьском восстании[4]…

— Ну, хоть с кем-нибудь из наших ты связан?

— Зять мой коммунист, да он сейчас в тюрьме… Это произвело впечатление.

— Как его зовут?

— Величко Георгиев… Из Белосела, мы жили вместе…

— Что-то я не слыхал…

— Ну, раз вы не хотите верить, то и об чем тут толковать, — горько вздохнул мастер.

Он сразу как-то весь поник, лицо стало отчужденным, безучастным.

Комиссар, заложив за спину свои чуть коротковатые руки и опустив голову, стал в раздумье шагать из угла в угол. Чаны были уже разбиты, сыр выброшен и растоптан. В это мгновение за дверью ухнул выстрел, послышались тяжелые и торопливые шаги, а затем часто и тревожно застрочил автомат. Партизаны, побросав топоры, схватились за винтовки и замерли в напряжении. Спустя минуту стрельба прекратилась — так же внезапно, как и началась. В воцарившейся тишине — ни шагов, ни голосов, ни выстрелов — было что-то неспокойное. Вдруг за дверью выругались в сердцах. Партизаны, переглянувшись, повыскакивали в сад.

Сыровар вышел последним. Возле дома, поперек тропинки, с руками, связанными за спиной, лежал неподвижно староста. Головы его не было видно — ее скрывали лопухи, но старик отчетливо различил темные пятна крови на рубашке. Хоть он и ожидал увидеть это, все же ему сделалось не по себе. Командир, взглянув на убитого, насупился:

— Как это произошло?

— Повели мы его, — возбужденно стал объяснять один из охраны. — И черт его дернул побежать. Я стрелял, да вроде не попал. Хорошо еще, что Янко подоспел с автоматом…

— Я ж предупреждал — глядите в оба!

Провинившийся пожал плечами.

Комиссар, напряженно смотревший, в широкую безжизненную спину старосты, произнес:

— Развяжите ему руки…

Один из бойцов, присев на корточки, разрезал узел перочинным ножом.

— По заслугам получил, мерзавец! — как-то чересчур громко повторил молоденький партизан в гимназическом мундире. — Собаке собачья смерть!

— Ты что — уж не жалеть ли его вздумал? — покосился на него командир. Паренек покраснел. Комиссар похлопал его по плечу и мягко сказал:

— Ничего. Привыкнешь…