Раубриттер (IV.II - Animo) - [80]

— Никчемный мальчишка, — проскрипел Ржавый Паяц, — Он продырявил нашу добычу своими чертовыми пулеметами! Полюбуйтесь, из нее хлещет, как из дырявой бочки! Ах ты дьявол! Вольфрам будет в ярости, уж можете мне поверить! А если это драгоценное оливковое масло, что идет по лиарду за один сетье! Или мирра. Святоши платят за хорошую мирру больше, чем за лучшее туринское вино!

— Не будет, — произнесла Орлеанская Блудница удивительно безжизненным тоном, — Потому что это не масло. И не мирра. Это кровь.

* * *

Глаза не подводили ее. Сенсоры «Убийцы» тоже различали густую жидкость, хлещущую из пробитых пулями отверстий в пузатом боку вагона. Жидкость, которая превращала вытоптанный снег под ногами рутьеров в дурно пахнущую топь венозного цвета. Гримберту вдруг показалось, что он, несмотря на все фильтры своего доспеха, чувствует этот запах — кислый медный запах, который ни с чем нельзя спутать.

— Третий Ангел вылил чашу свою в реки и источники вод, и сделалась кровь, — пробормотал Виконт Кархародон, столь потрясенный, что даже перестал поскуливать, держась за свою изувеченную руку, — Адская срань! Мне не привыкать ни к виду кровоточащего врага, ни к кровоточащей женщине, однажды я даже своими глазами видел кровоточащую икону, но вагоны на моей памяти еще не кровоточили…

Прежде чем кто-то успел опомниться, Олеандр Бесконечный в несколько беззвучных шагов оказался возле замершего каравана. Запирающий механизм вагона был снабжен массивным замком, к тому же тщательно опечатанным, но удар люцернского молота раздробил его легко, словно глиняную лепешку, только посыпались вниз осколки.

Олеандр молча взялся рукой за запор и толкнул его, заставив тяжелую боковину вагона откатиться по направляющим, обнажая содержимое.

— Во имя анальных трещин Папы Римского, — пробормотала Орлеанская Блудница, глаза которой приобрели похожий на свежий пепел оттенок, — Что это за дерьмо?

Вагон был заполнен под завязку, но не штабелями шелка и не венецианской посудой. Не было там и емкостей с драгоценными специями или тончайшего богемского стекла, прозрачного как перья архангелов. Все свободное пространство вагона было уставлено громоздкими бочками, подогнанными одна к другой. Только едва ли эти бочки были изготовлены трудолюбивыми туринскими бондарями.

Полупрозрачные, как кости поверженных Ангелов, они были наполнены тяжелой вязко колышущейся жидкостью, которая выглядела черной, как полуночное небо. Судя по пузырькам на поверхности и обилию шлангов, сложной паутиной тянущихся изнутри, все эти сосуды были подключены к сложной системе аэраторов, фильтров и Бог знает, чего еще. А еще в вагоне царил холод, от которого на бочках серебрилась изморозь. Холод, который Гримберт отчего-то ощутил сквозь толстую броню своего доспеха.

Не бочки. Медицинские контейнеры. А вязкая жидкость, колышущаяся в них, журчащая из нескольких пробитых бочек, наполняющая морозный воздух запахом старой меди, это…

— Кровь, — Бальдульф произнес это каким-то удивленным, не свойственным ему тоном, — Чтоб мне пресвятая Мария отдалась за медный обол, это чертова кровь. Да сколько же ее здесь?

— Каждая бочка примерно с мюид[39], - негромко ответила Блудница, тоже потрясенная, — Здесь чертова уйма крови, даже если брать один вагон. А если все они…

Блудница не закончила — не было нужды. Рутьеры, выстроившись перед распахнутым вагоном, молча наблюдали, как журчащие багровые ручьи превращают утоптанное снежно-кровавое месиво в подобие вязко колышущегося нефтяного пруда. Ржавый Паяц безотчетно скрежетал своими когтями, видно, и сам впервые видел что-то подобное.

Поезд, налитый кровью, подумал Гримберт, ощущая, как дурнота внутри него переливается в какое-то новое качество. Огромный механический москит, ползущий сквозь заснеженный лес, чье брюхо наполнено тысячами мюидов крови. Не той, которой мы привыкли причащаться в храмах, другой. Самой настоящей, может, еще теплой…

— Здесь больше крови, чем императорский сенешаль пролил за время своей последней компании, — пробормотал Бальдульф, не в силах оторвать взгляда от истекающих багряной жидкостью сосудов, — Это ж сколько человек надо досуха выжать, чтоб столько бочек заполнить?

— Тысячу? — вяло предположила Блудница, — Десять тысяч?

«Смиренные Гиены» переминались, не решаясь подойти к страшному вагону. Привыкшие к крови — своей и чужой — все они сейчас, должно быть, ощущали нечто противоестественное в этом страшном грузе. Та кровь, которую они привыкли выпускать своим противникам, была горячей, живой, а эта… Эта была упакована в контейнеры с какой-то холодной медицинской заботой.

— Ах, пахнет-то как сладко! Накажи меня Господь, ничто не пахнет так, как свежая кровь, даже вересковый мёд! Должно быть, это через эритроциты…

Бражник, отдуваясь, подошел к распахнутому вагону, переступая через мертвые тела. Кулеврину он держал небрежно на плече, как пастухи держат свои посохи. В свободной руке он нес небольшое серебряное ведерко.

— Кровь, значит, настоящая? — негромко спросил Бальдульф.

Бражник пошевелил носом. На его бугристом лице ноздри казались лепестками закрученного алого мяса.