Раубриттер (IV.II - Animo) - [24]

Стоит маркграфу Туринскому узнать, что это разбойничье племя самовольно вторгнулось в его земли, обосновалось в его лесу, а после, будто этого было мало, устроило засаду на его сына, едва не затравив, точно дикого зверя…

Должно быть, Вольфрам Благочестивый обладал или стальными нервами, либо отсутствием воображения, потому что если бы он дал себе труд представить хотя бы одну десятую тех мук, которые ждут его впереди, то уже пытался бы нащупать на своем толстом брюхе кинжал, чтобы вспороть себе горло.

— Недоразумение, — Вольфрам развел руками и Гримберт вновь отметил, до чего размеренные у него движения, плавные как у танцмейстера и, в то же время, отточенные, как у фехтовальщика, — Трагическое, досадное недоразумение из числа тех, что время от времени случаются против воли Господа.

— Вы заманили нас в ловушку! — выдохнул Гримберт, с трудом заставляя себя сдерживаться, — И расстреляли из засады!

— Досадный случай, — согласился Вольфрам, медленно кивнув, — Но, согласитесь, мессир, вполне предсказуемый. Разгуливать ночью по лесу в доспехе без опознавательных знаков?.. Немного безответственно с вашей стороны, вы не находите? Неудивительно, что мои люди приняли вас со спутником за пару раубриттеров, промышляющих разбойничьим ремеслом и рыщущих по лесу в поисках поживы. Мы… кхм… в некотором роде выполняли долг всех честных христиан, мессир!

Гримберт на миг задохнулся — словно в лицо ему вновь хлестнул ледяной порыв Сальбертранского леса. Но в этот раз это был не холод. Это была злость. Злость маркграфов Туринских, которая выдерживалась в их роду на протяжении столетий — на зависть самому изысканному вину.

И которая погубила чертовски много голов, напомнил он себе, пытаясь овладеть этой злостью, клокочущей в трубопроводах его души, не дать ей вырваться на поверхность. Держи себя под контролем, болван. Видит Господь, этой ночью ты и так наделал много дел, о которых тебе суждено жалеть до конца дней, прояви сдержанность хотя бы сейчас.

Этот тип, именующий себя предводителем рутьеров, но похожий на растолстевшего самодовольного писаря, расшибется в лепешку, чтобы загладить свою вину. Он уже сообразил, в какую пропасть заглянул и, без сомнения, попытается загладить ошибку. Надо дать ему эту возможность. Кем бы ни были эти люди, не стоит ожесточать отношения с ними — по крайней мере, до тех пор, пока он не увидит вокруг надежные крепостные стены Турина и тусклую сталь отцовских телохранителей. А уж тогда… Тогда маркграфские дознаватели вызнают у них все — с какой целью тайно пересекли границу марки, для чего укрылись в лесу, скольких еще путников и егерей извели в своих коварных засадах…

Но это все потом, потом. Сперва надо добраться до дома и убедиться, что Аривальду ничего не угрожает.

— Да уж, мессир, очень неблагоразумно с вашей стороны! — должно быть, Вольфрам принял его молчание за неуверенность и, как многие недалекие люди, воображающие себя хитрецами, решил надавить на него для вящего эффекта, — Даже безрассудно! Мало того, что вы безосновательно подвергли опасности свою жизнь и жизнь своего спутника, так вы еще и причинили изрядный ущерб моим людям. Я еще не получил списки погибших, но когда получу, будьте уверены, я не замедлю выставить счет за весь причиненный мне убыток вплоть до последней лошадиной подковы! Вычту все до медного обола!

Вольфрам заложил руки за пояс. Но если этим жестом он силился продемонстрировать уверенность в собственных силах, то сам сыграл против себя. От Гримберта не укрылись ни его дрогнувшие на мгновенье пальцы, ни взгляд, который опасливо крутился вокруг его собственного, точно совершая какой-то бесконечный маневр уклонения. Даже пояс у него был странный. Не солдатский ремень, потертый и выдубленный радиоактивной пылью, а расшитый муслиновый кушак в подражание купеческому. К такому не подвесить оружие страшнее стилета, разве что чернильницу да помандер[14] с благовониями.

Ухоженные холеные пальцы, не знающие оружия. Расшитый пояс. Бегающий взгляд. Все эти изящные мягкие обороты и груды подушек посреди шатра…

Фальшивка. Гримберт ощутил это безотчетно, как казначей, ощупывая монету, ощущает вкрапления олова в благородном серебре. Как инквизитор чует порочную слабину в допрашиваемом, едва лишь возложив на него ладонь.

Этот человек, именующий себя Вольфрамом Благочестивым, предводителем рутьерской банды, в глубине души был не большим рутьером, чем лицедей на театральных подмостках, играющий предводителя разбойничьей ватаги, но мало что смыслящий в том, что должен изображать. Пытаясь держаться небрежно, с тем особенным холодным достоинством, что выдает многих завзятых рубак, бретеров и наемников, он даже не ощущал, что переигрывает, что манеры его неестественны, интонации наиграны, а жесты неуместны. Даже когда он грозно двигал бровями и выставлял вперед челюсть, силясь произвести грозное впечатление, Гримберт не испытывал ни страха, ни смущения, одну только тягучую едкую гадливость.

Этот человек, силящийся произвести впечатление вожака разбойничьей банды, куда более походил на раздобревшего холеного писца, который в силу каких-то неведомых обстоятельств поднялся куда выше, чем было уготовлено ему судьбой. Жалкая мошка, едва не лопающаяся в попытке сделаться больше в чужих глазах, впечатлить, напугать и смутить.