Растоптанные жизни - [22]

Мы стали встречаться довольно часто.

Он мне рассказал о своей очень тяжёлой жизни, хотя в лагере он не сидел. Но обо мне он ещё ничего не знал.

Он предложил мне стать его женой.

Я не могла дать ему согласия до тех пор, пока не выясню самого главного: как он смотрит на то, чтоб уехать за границу.

Такой вопрос было опасно задать даже родному брату.

Но я решилась потому, что это должно было решить наши отношения.

Мы шли по вечерней тихой уличке и мирно беседовали.

Несколько раз меня так и подмывало спросить его: «А вы уехали бы за границу?»

Но всё как-то не решалась.

И всё-таки этот вопрос у меня вырвался… Я почувствовала себя так, как будто прыгнула в холодную воду!

От удивления и счастья (как он потом мне признался) он не мог произнести ни единого слова.

Но потом взволнованным шёпотом он мне ответил, что это цель всей его жизни.

Скоро мы поженились.

Нашим любимым делом было строить планы на выезд за границу.

Но оказалось, что между нашими планами выезда из Советского Союза за границу и практическим осуществлением их — пролегала огромная пропасть…

Пять лет было потрачено на ежедневные хождения по всяким учреждениям, от которых зависел наш выезд. А сколько было пролито слёз, сколько было пререканий и ссор с разного рода церберами советского режима, начиная с мелких сошек — солдат, охранявших двери этих учреждений, и кончая крупными шишками — генералами, которым мы подавали наши документы, заявления и пр.

Угрозы арестовать нас — нас не путали; разные унизительные и колкие замечания, издевательские методы со стороны грубых, наглых советских чинуш — нас ещё больше вдохновляли на упорное ходатайство о выезде.

Все наши вполне здравые доводы на право выезда за границу истолковывались как преступные действия, как «измена Родине», и очень часто нам приходилось выслушивать самую нецензурную брань и запугивания.

Однако нашим девизом было «смерть или свобода», и мы шли напролом — мы совершенно освободились от многолетнего чувства страха, которое нагнали на беззащитный народ самозваные советские властители. Мы шли к своей цели не для того, чтоб остановиться: от просьб мы перешли к требованиям, от робких слов мы перешли на резкости, рискуя каждый день быть арестованными.

Хоть было отдано много здоровья, много слёз выплакано, но всё же после долгих наших мытарств мы добились своего: в конце концов нам разрешили выехать за границу на постоянное жительство.

Итак, в летний июльский день 1970 года последний раз я ехала по московским улицам на аэродром.

Я покидала Родину…

Каждый уголок, каждый дом, каждая улица и переулок что-то напоминали, о чём-то шептали…

Мне трудно вспомнить моё тогдашнее состояние, потому что оно было в каком-то непроглядном тумане.

Ни радости, ни грусти я не испытывала.

Мир, в который мы ехали, я себе представить не могла, потому что никогда его не видела, но в моём воображении были самые светлые о нём представления.

До самого последнего момента, находясь уже в самолёте, я всё ещё чувствовала себя дома, на своей земле, но когда в 3 часа 55 минут по московскому времени наш самолёт оторвался от московской земли, меня охватило чувство, похожее на чувство Анны Карениной, когда она, бросившись под поезд, в последнее мгновение крикнула: «Господи, что я делаю?».

Я посмотрела на мужа. Он был страшно бледен и молчал.

Родина…

Это слово теперь звучит для меня совсем особо.

Там — я её ненавидела, всё меня раздражало, злило, я с нетерпением ждала того дня, когда покину её!

Здесь — вдали от моей родины — я тоскую по ней, жалею её, люблю её, мою Родину, мою землю, мой язык, мой народ…

Мой многострадальный народ…

На московском аэродроме меня провожало много москвичей — мои друзья, свидетеля всей моей жизни…

С удивительной деликатностью каждый из них говорил о чём угодно, только не о самом больном, не о том, что я безвозвратно уезжаю.

До сих пор я слышу их голоса, их слова, сказанные мне в последнюю минуту, сквозь слёзы:

«Люба, используй свою свободу! Расскажи всему миру о нас, расскажи правду о нашей жизни, пусть мир узнает о нас!».

Были и такие фразы: «Скажи Никсону, скажи Помпиду…»

Бедные, наивные мои соотечественники! Они считают, что каждый человек, покинувший Советский Союз и вырвавшийся из этого режима, может сделать всё, что ему угодно, и что говорить с Никсоном или с Помпиду — для него это просто, легко и доступно.

Какие надежды возлагают они на нас!

И я спрашиваю вас, друзья мои, вас, живущих в свободном мире: не наша ли обязанность, не наш ли долг оправдать эти надежды миллионов наших братьев и сестёр?!

Имеем ли мы право, позволит ли нам наша русская совесть устраивать своё благополучие, свой быт, свою личную жизнь спокойно, когда наши соотечественники живут под дамокловым мечом советского бесправия уже столько лет?

Огромная, богатая, красивая родина русского народа под замком для русских же людей! Без особого разрешения властей гражданин Советского Союза, «самой свободной страны во всём мире», не имеет права по своему собственному желанию передвигаться по родной земле!

Чем это оправдано?

Как это можно объяснить?

Какие заслуги советского правительства позволяют ему относиться к нашему народу, как к рабам, обязанным жить без своего мнения, без своих желаний, без минимальной человеческой свободы?