Рассвет над Киевом - [25]

— Смотрите не прозевайте… — И после небольшой паузы то ли шутя, то ли просто подчеркивая важность задачи, добавил: — Если, не дай бог, немцы разбомбят мост, можете делать переворот у самой земли.

Это означает — врезаться в землю вместе с самолетом. При других обстоятельствах мы бы приняли его слова спокойно. Но в тот момент они прозвучали угрозой. Прежде комдив никогда не подавлял нас властью. Ведь Герасимов такой же летчик, как мы. Сам часто летает в бой, и на тебе.

— Эх, товарищ полковник, зачем же так-то?.. — медленно, с сожалением и укором проговорил Тимонов.

Герасимов порывисто остановился и напряженно, внимательно обвел нас взглядом. Его открытое лицо выражало досаду и недоумение. Мы прямо смотрели на комдива. Он понял, что Тимонов высказал нашу общую обиду, но только спросил:

— Все уяснили задачу?

После дружного ответа полковник, глядя на Тимонова, сказал:

— Гордость — вещь хорошая. Вы правы: плохо, когда под горячую руку подвертывается не то слово.

Герасимов по опыту знал: какие бы ценные указания летчики ни получали от командиров, как бы хорошо они ни изучили свое задание, перед вылетом им необходимо остаться одним и посоветоваться с глазу на глаз. Николай Семенович взглянул на свои ручные часы.

— Сейчас тринадцать двадцать восемь. Через пятнадцать минут вылет, — он обвел рукой небо: — Ни облачка. При такой погоде противник внезапно не нагрянет. Только в воздухе нужно быть не просто летчиком, а настоящим истребителем, хозяином положения. Да что вам говорить! Желаю успеха!

Для уточнения задания нам не требовалось много времени. Мы провели вместе несколько десятков воздушных боев, сбили около сотни вражеских самолетов и с полуслова понимали друг друга.

— Ну как, Миша? — я посмотрел на Сачкова.

— Давайте я пойду с Выборновым в сковывающей группе выше вас.

— Хорошо. Вы будете драться с истребителями, а мы четверкой полетим в ударной.

Договариваться больше не о чем. Все ясно.

5

Севернее Киева, в междуречье Днепра и Десны, рваными лоскутами темнеют леса. Здесь, на правом крыле фронта, действует несколько общевойсковых армий. Мы летим над Десной, и пока трудно заметить присутствие войск: лес надежно укрывает их. Ближе к Днепру леса редеют, сменяются жидким кустарником и болотами. Теперь хорошо видно, как земля всюду исчерчена нитями дорог и тропинок. По ним колоннами тянутся люди, машины, артиллерия…

Впереди блеснул Днепр. Вот переправа. К ней веером тянутся войска. Перед переправой они сливаются в общий поток, который разрастается вширь, крутится на берегу и, словно собравшись с силами, под собственным напором, на большой скорости устремляется на мост.

Для перехвата противника на больших высотах должна патрулировать группа «Лавочкиных». Ее нет. Странно.

У нас, как и было приказано, высота всего три тысячи метров. А если противник пойдет выше? Мы его не достанем. Тревожусь. С согласия земли набираем высоту.

Южнее нас, в стороне Киева, комариками кружатся самолеты. Там идет бой между истребителями. Вдали, на севере, тоже нет-нет да и блеснут вражеские «птички». Внизу противник атакует наши войска. У нас в зоне пока спокойно. Это еще больше настораживает.

Запрашиваю воздушную обстановку у наземного командного пункта. Узнаю: только что до нашего прихода над переправой был бой с «мессершмиттами». Не к добру. Противник часто прежде чем посылать бомбардировщиков, очищает им путь истребителями.

Летим на запад, что увеличивает обзор в сторону врага.

— Почему далеко уходите? — беспокоится КП.

Земля хочет нас постоянно видеть перед собой. И это понятно. Истребителям нельзя удаляться от Днепра. Вражеские самолеты могут появиться над землей, и их трудно будет заметить. Я понимаю это и хочу подать команду на разворот, но… стоп! В синеве неба вижу стаю самолетов, за ней еще и еще.

Фашистские бомбардировщики летят растянутой колонной из трех групп. Над ними «фоккеры». То, чего я больше всего опасался, случилось — противник оказался выше нас. С надеждой гляжу на восток, откуда должны прибыть наши истребители. Там никого. Произошло что-то непредвиденное. Значит, мы одни, не имея ни тактического, ни численного преимущества, должны суметь отразить налет «юнкерсов».

Невольно в голове промелькнула фраза Герасимова, на которую мы обиделись: «Если немцы разбомбят переправу, можете делать переворот у самой земли». Теперь мне эти слова уже не кажутся чересчур резкими. Увидев, что делается на Днепре, я понял, как важно сейчас не дать туда упасть ни одной фашистской бомбе. Если враг уничтожит мост, с какими глазами мы прилетим на свой аэродром? Нам, живым, перед мертвыми не будет никаких оправданий.

В бою бывают моменты, когда задачу нужно выполнить любой ценой. Но от Герасимова таких слов мы раньше никогда не слышали. Он прекрасно понимал, что такое воздушный бой. В нем погибнуть легче, чем победить, — и призывал всегда к победе.

Мы видели всякое, в каких только переделках не бывали, но в таких невыгодных условиях оказались впервые. Спокойствие! Но разве в такие секунды можно быть спокойным? Ясность мысли — вот что нужно. И очевидно потому, что в минуты опасности жизнь не терпит ни слабости, ни лишней чувствительности, я весь сосредоточиваюсь только на одном.