Рассвет - [184]

И все же я еще не могла писать тебе, Артур; я даже не знала, где ты, и не могла помыслить о том, чтобы вернуть тебя. После того, что произошло, я смотрела на тебя, как на совершенно потерянного для меня в этом мире человека. Однако несколько дней назад я отправилась к леди Беллами по ее просьбе. Все, что она мне сказала, я не стану сейчас повторять, чтобы не сделать это письмо слишком утомительным для чтения, хотя многое из сказанного было достаточно странным и интересным, чтобы его стоило повторить. В итоге, однако, она сказала, что мне лучше написать тебе, и подсказала, куда писать. И вот я пишу тебе, дорогой мой.

Было и еще кое-что, о чем сказала мне эта женщина — и пусть для меня это печальная новость, я не должна бояться признать случившееся. Леди Беллами сказала, что на Мадейре, куда ты переехал, живет дама, влюбленная в тебя, красивая и богатая; что именно с ней ты нашел утешение после случившейся с нами беды и, по всей вероятности, женился на ней.

Так вот, Артур, я не знаю, так ли это, но если так, то спешу сказать, что не виню тебя. Ты страдал от того, что, должно быть, казалось тебе невыносимым злом, и бросился за утешением к той, которая могла его предложить. В мужчине это, пожалуй, естественно, хотя женщине такого не понять. Если это так — говорю я от всего сердца — будь счастлив, как только можешь. Но помни, что я говорила тебе давным-давно, и не впадай в какие-либо заблуждения на этот счет; не воображай, что обстоятельства сложились вот таким образом, и потому меня следует вычеркнуть из памяти навсегда — это не так. Ты не сможешь забыть меня, хотя на какое-то время ты — вполне справедливо — будешь чувствовать отчуждение. Пусть в этом мире ты вне моей досягаемости — но в мире ином, вечном, я заявлю на тебя свои права.

Да, Артур, я смиряюсь с тем, что ты потерян для меня в этой жизни — это достойная расплата за мою глупость. Но не думай, что я при этом не испытываю боли, ибо, поверь мне, с тех пор как мой ум стал сильнее и яснее после бурь, через которые он прошел, и ко мне вернулась во всей полноте моя жизнь и сила моей женственности, я жаждала тебя со все возрастающей тоской. Я не стыжусь признаться, что отдала бы целые миры, чтобы почувствовать себя в твоих объятиях и ощутить твой поцелуй на моих губах. Да и как может быть иначе? Разве я не твоя душой и телом?

И все же, дорогой мой, мне было дано, возможно, в качестве компенсации за все, что я пережила и что мне еще предстоит пережить, постичь более счастливый исход, чем простое земное счастье, ибо я могу с уверенностью ожидать того дня, когда мы обнимемся на пороге Бесконечности. Не называй это глупыми фантазиями или, если угодно, разгулявшимся воображением — ибо что такое воображение? Разве это не связующее звено между нами и нашими душами, а также воспоминание о нашем вечном Доме? Воображение… какой была бы наша духовная жизнь без него? Это то, чем является ум для тела — это мысль души.

Итак, в моем воображении — поскольку я не знаю лучшего термина — я предвижу этот счастливый миг, и я не ревную к скоротечной земной жизни. И я не совсем потеряла тебя, ибо временами, в ночной тишине, когда плотская оболочка погружается в сон и мой дух освобождается от рабства человеческих желаний, он, в некоторые периоды, обладает силой призывать твою возлюбленную душу, и в этом общении Природа подтверждает верность совершенного мною выбора. Таким образом, в течение долгой ночи покой приходит ко мне с твоим присутствием.

Когда-нибудь, наконец, мы обретем и великий покой; наконец-то, прожив непонятыми и одинокими, мы умрем в одиночестве — и вот тогда-то и начнется настоящая жизнь… или жизни. Ночь не вечна, ибо Рассвет неподвластен пределам ночи, и через врата Рассвета мы отправимся в вечный день. Ночь не вечна; даже в утробе тьмы трепещет обещание утра. Я часто задаюсь вопросом, Артур, как и в чем будет заключаться эта перемена. Будем ли мы такими же, какие мы есть, и медленно, через бесчисленные века, приблизимся к Божественному — или, отбросив самое подобие смертной сущности, мы одним широким взмахом поднимемся на вершину, где больше нет Времени, чтобы там познать истинные цели и меру всего Бытия?

Откуда мне знать? Но я верю в то, что каким бы ни было изменение, какой бы широкой и глубокой ни была тьма, простирающаяся между тем, что есть, и тем, чего еще нет, мы не можем потеряться в ней. Мы сохраним свою личность, и память — этот Двуликий Янус — все еще будет преследовать нас, вызывая в наших умах борьбу добра и зла, всегда присутствующих в человеке. Ибо мы, в сущности, бессмертны, и хотя мы сбросим смертную оболочку — да, хотя наши формы станут такими же изменчивыми, как облака, и примут пропорции, о которых мы пока не можем и помыслить — все же память будет сопровождать нас и личность каждого из нас сохранится. Ибо каждый из нас навеки отделен друг от друга и окружен такой железной стеной своей собственной жизни, что никакая сила времени, никакие перемены не могут даже слегка поколебать ее. И пока я остаюсь самой собой, я буду терпеть — и будь уверен, любовь, которую я к тебе испытываю, будет терпеть вместе со мной. О, в этом-то и заключена моя надежда — нет, не надежда… ибо высказанная надежда способна поселить сомнение в сердце — это моя единственная, вечная, путеводная звезда!