Рассвет - [186]

Да, Артур, прощай до тех пор, пока врата Времени не закроются для нас — лишь тогда, в присутствии Бога, нашего Отца, я назову тебя своим навеки.

Увы! Я так слаба, что слезы капают на бумагу, пока я пишу это слово. Может быть, я никогда больше не смогу поговорить с тобой или написать тебе, так что еще раз, мой дорогой, мой любимый, мое земное сокровище и моя небесная надежда — прощай. Да пребудет с тобой благословение Божие так же постоянно, как мои мысли, и да подскажет тебе Господь, что все это — не глупые слова, а слабый отблеск Огня Неугасимого.

Я возвращаю тебе кольцо, с помощью которого меня так подло обманули. Может быть, что бы ни случилось, ты наденешь его в память обо мне. Знаешь, ведь кольцо — символ Вечности.

Анжела Каресфут».

Глава LXXI

Как раз в тот момент, когда Анжела заканчивала свое длинное письмо Артуру — это было, несомненно, одно из самых странных писем, когда-либо написанных девушкой своему возлюбленному — мистер Фрейзер читал послание, которое пришло к нему с дневной почтой. Мы осторожно заглянем ему через плечо и узнаем, о чем там говорилось…

Это было письмо от викария одного из беднейших приходов района Грейт-Док на востоке Лондона.

«Дорогой сэр,

Я буду только рад принять ваше предложение об обмене приходами, тем более что на первый взгляд кажется, будто все преимущества на моей стороне. Дело в том, что непрестанное напряжение здешней работы подорвало мое здоровье до такой степени, что врачи прямо говорят: я должен выбирать между сравнительным покоем работы в деревенском приходе и неизбежным переходом к полному и окончательному покою раньше срока. Кроме того, теперь, когда мои дети подросли, я очень хотел бы удалить их от зрелищ, звуков и всей порочной моральной атмосферы этого бедного и деградирующего квартала.

Однако, как бы там ни было, я не выполнил бы своего долга перед вами, если бы не предупредил вас, что мой приход не подходит для человека вашего возраста — разве что по очень веским причинам (ибо из Реестра священнослужителей я узнал, что вы на год или около того старше меня). Работа здешняя совершенно беспрерывна и часто носит самый возмутительный и неблагодарный характер; в моем приходе почти нет почтенных жителей, ибо здесь не живет никто, кроме тех, кто слишком беден, чтобы жить в любом другом месте. Жалованье тоже, как вам хорошо известно, невелико. Однако, если, несмотря на эти неудобства, вы все еще поддерживаете идею переезда, возможно, нам лучше встретиться лично…»

Далее в письме шли разные малоинтересные подробности.

— Думаю, это меня вполне устроит, — сказал мистер Фрейзер вслух самому себе, положив письмо на стол. — Не имеет большого значения, ухудшится мое здоровье или нет, а уехать отсюда мне давно следовало. «Совершенно беспрерывна», значит? Что ж, непрерывная работа — это единственное, что может заглушить горькие мысли. И все же будет нелегко вырвать все с корнем после стольких лет… Ах, Боже мой, до чего же сложен этот мир, и странен, и печален… для некоторых из нас! Я сейчас же напишу епископу.

Из всего этого следует, что дела у мистера Фрейзера шли не очень хорошо.

Тем временем Анжела положила документы и сопроводительное письмо в большой конверт, сняла с пальца причудливое кольцо с изумрудом и, поскольку никто этого не видел, поцеловала его; завернув драгоценность в кусок ваты, она спрятала ее в конверт и запечатала. Потом своим превосходным мелким почерком надписала конверт, как и посоветовала ей леди Беллами: «Артуру П. Хейгему, эсквайру, в дом миссис Карр, Мадейра». Кликнув с собой верную Пиготт, Анжела лично отправилась на почту, чтобы зарегистрировать и отправить драгоценный пакет, так как почту на Мадейру отправляли назавтра из Саутгемптона.

Она как раз успела дойти до почты, наклеить марки на три шиллинга и зарегистрировать письмо, когда подошел почтальон, и Анжела смогла убедиться, что письмо проштамповано и положено в его сумку вместе с остальными… так просто, будто оно ничего не значило — а между тем, вся жизнь ее теперь зависела от этого письма; и вот оно отправилось в свое путешествие, такое же неотвратимое, как грехи прошлого.

— Стало быть, написали ему, мисс? — спросила Пиготт, как только они вышли на улицу.

— Да, Пиготт, — и Анжела пересказала ей слова леди Беллами. Пиготт слушала внимательно, с хитрым блеском в глазах.

— Я вот что думаю, миленькая моя… жаль, что вы ему прям лично это распрекрасное письмо не отправили. Тут никак нельзя такой промашки допустить, чтоб оно попало не в те руки.

— Что ты имеешь в виду?

— Я-то? Да я просто подумала, мисс, что перемена этого, как его… климата — это расчудесная вещь после болезни, особенно ежели морской воздух… — ответила Пиготт загадочно, несколько в стиле оракула.

— Я тебя совершенно не понимаю. Право, Пиготт, ты сводишь меня с ума своими загадками.

— Господи, дорогая вы моя, вот при всем своем уме никогда вы не могли заглянуть и на полдюйма в кирпичную стену, и это при том, что уж в моих-то словах смысл виден так же ясно, как стог сена в грозу!

Это последнее определение окончательно доконало Анжелу. Почему, спрашивала она себя, стог сена в грозу виден яснее, чем в любое другое время? Она беспомощно и вопросительно посмотрела на свою спутницу.