Расстрелянный ветер - [73]

Шалин помедлил.

— Все это не так страшно, пока. Но займись сыном, Михеич. Поговори с ним по душам, как следует.

— Откуда узнал все это?

— Весь цех знает.

Байбардин густо покраснел. Ему стало жарко и душно. Он долго молчал, думал о чем-то.

— Да-а… Загвоздка. Плохо я людей знаю. Если сын — значит, хорош! Вот и авария… вот и сын, — медленно и несвязно произнес Павел Михеевич выпрямился и взмахнул руками: — С сыном поговорю, — сунул руку Шалину и ушел.

Все перепуталось в его голове. Авария! Пыльников! Сын! Расколоть козла и на переплавку! Печь на недельку на ремонт! Сын! По пыльниковской дорожке катится. И это у него, у Байбардина! И в такое — наше время. Когда мы начали жить, были лодыри, рвачи, хулиганы, собственники, но те из старого мира пришли. А эти из какого? Почему, откуда?! Для них ведь все нами завоевано, все дано! И многое легко дадено… Хватай, торопись жить… Вот и получается, что у многих угасает революционный дух. Не то, что бывало в двадцатые — тридцатые годы. Тогда недоедали, недосыпали, торопились на завод! «Мы — молодая гвардия рабочих и крестьян…»

Раньше, к примеру, шахтерские сыновья в шахтеры шли. А сейчас — дорог много, выбирай — какая легче! Спрос большой на работящих, толковых людей — они знают, что в них нуждаются, возгордились: мы еще посмотрим, куда идти!

Павел Михеевич приостановился, передохнул и зашагал быстрее, отдаваясь нахлынувшим мыслям.

«Да! Мы в свое время не торопились жить — торопились строить страну. Раньше мы не просто социализм строили, но и социализм в душе у каждого! А сейчас забыл я о душе… сына!»

Павел Михеевич любил говорить, что человек от рождения проходит весь мартеновский процесс, как сталь в печи. В школе, в семье, на работе, среди друзей происходит плавка души, ума и характера до взрослого возраста, когда человека торжественно называют гражданином и выдают ему паспорт, когда человек уже с гордостью пишет свою автобиографию, и всем понятно — какой он, на что годен и какая от него общественная польза. Посмотришь: хорошая плавка! Живет и трудится на земле добротный советский человек. Чуть недоглядел, недолюбил, махнул на человека рукой — смотришь: чужой и плохой он вырос, не та сталь, не та марка, авария, и получается «козел», да еще с пыльниковской бородой.

Павел Михеевич любил пофилософствовать, но никогда и никому не доверил бы своих дум — мало ли что приходит в голову! А сейчас он чувствовал, что ему приходят в голову какие-то большие мысли и догадки. Разговаривая сам с собой, он ежеминутно расправлял усы, взмахивал рукой, горячась, будто выступал на партсобрании.

Ведь вот живет в нашей стране столько людей, разных людей! Стольких он повидал на своем веку. С одними плечом к плечу восстанавливал заводы после гражданской, с другими строил новые корпуса, с третьими руководил металлургией у себя в цехе и воспитывал молодой рабочий класс. Разные люди были, и чем больше он любил их, тем более раздражался и все время, всю жизнь старался понять, откуда берутся плохие, никчемные люди, которые мешают жить, портят песню в работе и на празднике, толкутся у ног и которые все понимают ушами. Понимают, что у нас рабоче-крестьянское государство, а вот до ума и до сердца не доходит, что нужно дело делать не для себя, что человек хозяин и гражданин страны своей и он за нее в ответе, что хозяин тот, кто трудится много и честно. Хозяин не только должен потреблять, но и творить… Вот! Вот откуда труженики! Не труженики зарплаты, а творцы! Нет, ноют, жалуются: производство не обеспечивает… Зарплата мала! Пожить бы! Значит, и мой Васька туда же? К тем, кто хочет много получать и мало делать! Потребители, так вашу разэтак! Иждивенцы! Субъекты!! Стало быть, здесь недоработка государственная.

Павел Михеевич вздохнул и почувствовал и себя виноватым в этом. И хотя в мыслях все было ясно и спокойно — с аварией уже решено, а вот на сердце накатила тоска, которая волновала его больше, чем авария. «Прозевал в семье аварию, лысый черт!» — ругал он себя и, только подойдя к дому, успокоился на том, что поговорит с сыном, как следует.

Во дворе было шумно. Кто-то лихо играл на аккордеоне. Детвора бегала в широких квадратах электрического света. Их не загонишь спать в этот веселый августовский вечер! Кто-то отчеканил: «Серый волк под горой…» Дети подняли галдеж и кинулись врассыпную.

«Хм! Сколько душ народили! — впервые удивился Байбардин. — И все — граждане! Вот учителям работы!»

Долго поднимался на третий этаж. Сапоги гулко стучали по цементным плитам лестницы, мастеру было неудобно, что стук сапог может потревожить отдыхающих людей. Всех соседей Байбардин знал и, проходя мимо квартир, всегда раздумывал и беспокоился об их судьбе и мысленно вмешивался в их жизнь. За дверью одной из квартир слышалось пение. Это тихий парень Иван Кавунов проверял свой чарующий лирический баритон, после того, как отпел свою работу на эстраде кинотеатра «Комсомолец».

«Перед зеркалом стоит… в опере петь мечтает, — отметил Байбардин и мысленно поставил его рядом с сыном для сравнения. — Талант! Трудное дело! — с восхищением заключил он. — У человека есть мечта и забота. Хоть бы приняли в оперу… Надо принять. Пусть поет!» — посочувствовал старательному баритону Павел Михеевич, проходя мимо следующей двери.