Расстрел на площади - [44]

О неизбежном повышении цен на продовольствие пытались говорить и другие, даже этот олух Игнатов. Мол, мера временная, трудящиеся поймут и одобрят. Хрущев был убежден в обратном, однако с каждым таким разговором все более и более сдавал прежние позиции. В конце концов, советский народ может и должен проявить сознательность и чуть потуже затянуть пояс на короткое время. Войну пережили — разве не смогут пережить возросшую на несколько копеек цену на мясо и молоко!

— Кроме того, надо укреплять армию и, так сказать, на ближних рубежах, — продолжал между тем Малиновский. — Если бы не войска, кто знает, чем закончился венгерский мятеж.

— Ничего подобного не повторится! — запальчиво заявил Хрущев. — Уже весь мир понял преимущество социалистического образа жизни.

— Как сказать. Была же Караганда…

— Не смейте напоминать мне о Караганде! — завопил Первый секретарь ЦК партии. — Никогда не смейте!

— Виноват.

— Сговорились вы все, что ли?!

Окаменев, выставив вперед подбородок, бледный Малиновский глядел на собеседника.

Одно это слово — Караганда — приводило Первого секретаря в состояние исступления. Караганда была для него символом поражения, своей ущербности и неспособности справиться с ситуацией даже в одном-единственном и к тому же небольшом городе, если она хоть на мгновение вышла из-под контроля. Хрущев уговаривал себя, что невозможно было поступить иначе, кроме как послать войска против демонстрантов с антиправительственными лозунгами, но тут же с ужасом вспоминал белый листок, на котором были напечатаны в столбик фамилии погибших. Этот листок положили ему на стол на другой день после разгона манифестации, и он долго и непонимающе смотрел на эти фамилии, похожие на список на братской могиле. Карагандинские события оставили в душе Первого секретаря тяжкий осадок — более тяжелый, нежели будапештские; хотя бы потому, что Венгрия, как ни крути, — это где-то далеко, за границей, а Караганда — часть собственной страны.

— На днях говорил с Семичастным, — сообщил Хрущев уже более миролюбиво. — Тот совсем с ума сошел. Требует ввести военное патрулирование на всех крупных предприятиях Москвы и Ленинграда. Мол, антисоветские элементы мутят воду и пытаются спровоцировать забастовку. Ну, разве не бред?

— Бред, — кивнул Малиновский.

— И я говорю: бред! — обрадованный поддержкой, засмеялся Хрущев.

Впрочем, в глубине души ему было не до смеха. Тот разговор с Семичастным посеял в душе тревогу и даже страх.

— Я со всей ответственностью заявляю, Никита Сергеевич, — наступал на него Семичастный, глядя из-под бровей холодными глазами, — мы на грани общесоюзной забастовки.

— Что значит: забастовка? — бормотал Хрущев, принимая угрожающий вид, чтобы собеседник не обнаружил его замешательства. — Какая может быть забастовка?!

— Я предоставляю вам объективную информацию, Никита Сергеевич. Мы пытаемся предотвратить массовые беспорядки. Пока что это удается сделать. Однако, если случится, что рабочие нескольких предприятий выступят одновременно, наши силы будут слишком незначительны против их сил. Разразится международный скандал…

— Вы соображаете, чего несете?! Наши рабочие объявят забастовку! Чем они на сей раз недовольны, я спрашиваю! В чем дело?

— Во-первых, зарплата. Они считают, она слишком мала…

— Что значит: мала?! Зарплата есть зарплата. Важнейший принцип социализма гласит: от каждого — по способностям, каждому — по труду! Доведите до их сведения!

— Никита Сергеевич, — сказал тогда председатель КГБ, — нужны экстренные меры… Время не ждет.

— Что вы предлагаете?

— Я уже излагал свои соображения по этому поводу, и они остались прежними.

— Ввести на заводах военное патрулирование?! Тогда весь Запад затрубит о том, что мы превратили рабочий класс в заключенных и за ним надзирает армия! Если это и есть главное ваше предложение, то оно отклоняется самым решительным образом!

— Боюсь, Никита Сергеевич, вы не совсем отдаете себе отчет в масштабах происходящего, — возразил председатель КГБ.

— Ерунда! — отрезал Хрущев. — Я знаю свою страну. Вы читали письма, которые каждый день поступают в Центральный Комитет партии? Нет? Вот и напрасно. Прочтите, очень рекомендую. Люди поддерживают происходящие в стране перемены, они понимают, что трудности — явление временное, что скоро всем станет легче.

— Но, Никита Сергеевич…

— Никаких «но»! Я сказал: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме, и я это гарантирую! Если на каком-то заводе завелись отдельные элементы, которые тянут нас в прошлое, выявите их и проведите соответствующую работу. Это ваша задача, и я не понимаю, при чем здесь войска. Даже не рассчитывайте! — почти завопил он, увидя, что Семичастный уже открыл рот для возражения. — Я никогда не пойду на это. Советский народ — самый свободный народ в мире, и возврата к сталинщине не будет! Не верю, что рабочие недовольны курсом партии и правительства, слышите: не верю! Значит, до них не донесли истинное содержание наших директив, значит, они находятся в неведении. Объясните! Свяжитесь с Сусловым, почему произошли такие проколы в пропаганде? Я крайне недоволен вашим стилем работы, товарищ Семичастный, и обращаю на это ваше внимание. Если вы немедленно не внесете коррективы, придется рассмотреть вопрос на заседании ЦК…