Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана - [15]

В девять тридцать я позвонил Д. Харперу Фейрли в Нью-Хейвен. Мне сказали, что он болен и не может подойти к телефону. Я попросил позвать его жену и услышал мягкий приятный голос.

— Мистер Макги, Лоис, возможно, говорила вам, что два месяца назад у Харпера случился тяжелый сердечный приступ. Уже несколько недель он прикован к постели, и сколько все это еще продлится, неизвестно. Уверяю вас, ее переезд сюда совершенно невозможен. Вы знаете, он ее единственный близкий родственник. А я-то удивлялась, что ее давно не слышно. Если она попала в переделку и нуждается в помощи, мы можем только надеяться, что скоро все уладится. Мы пока в самом деле ни на что большее не способны. У нас трое детей-школьников, мистер Макги. Я даже не хочу говорить обо всем этом Харперу. Боюсь лишний раз его волновать. Я даже врала ему, что Лоис звонила, что с ней все в порядке и она беспокоится за брата.

— Через несколько дней я точно выясню, что с ней и что нужно предпринять.

— Я знаю, что у нее там есть хорошие друзья.

— В последнее время — нет.

— Что вы хотите этим сказать?

— Мне кажется, она порвала со своими хорошими друзьями.

— Попросите ее, пожалуйста, позвонить мне, когда она будет в состоянии. Я очень переживаю из-за нее, но ничем не могу помочь. Я сейчас не вправе оставить Харпера и не имею возможности принять ее у себя.

Значит, отсюда помощи ждать не приходится. К тому же женщину слишком интересовало, кто я такой. Я почувствовал, что Лоис не очень ладила с женой брата. А я-то надеялся, что кто-нибудь явится сюда и возьмет на себя заботу о больной. Да, похоже, я встал здесь на прикол, по крайней мере временно.

Я постелил себе в соседней со спальней комнате. Обе двери оставил открытыми.

Среди ночи меня разбудил звук бьющегося стекла. Натянув брюки, я пошел посмотреть, что происходит. Ее кровать была пуста. Ночная рубашка и пижамная куртка валялись на полу. Рубашка была разодрана в клочья.

Я обнаружил Лоис в кухонной нише, где она воевала с бутылками. Включил свет, и в белом сиянии флюоресцентных ламп она обернулась ко мне — нагая, стоящая среди разлитого ликера и разбитого стекла. Женщина смотрела прямо на меня, но вряд ли узнавала.

— Где Фанка? — выкрикнула она. — Где Фанка? Я слышала ее пение.

Она была прекрасно сложена, но слишком худа. Под кожей проступали кости, жалко торчали ребра. Кроме худосочной груди и бедер, на теле не было ни грамма жировой ткани, а живот припух, как у голодающих. Я поднял ее на руки. Чудом она не порезалась. Вдруг с неожиданной силой она принялась вырываться, скуля, царапаясь и кусаясь. Я отнес ее назад в постель и, когда она перестала сопротивляться, заставил ее проглотить еще одну таблетку. Та вскоре подействовала. Я выключил свет и сел рядом с Лоис. Она крепко держала меня за руку и боролась с действием лекарства, то погружаясь в полусон, то снова пытаясь встряхнуться. Я мало что понимал из ее бормотания. Казалось, иногда она обращалась ко мне, иногда снова вспоминала недавнее прошлое.

Вдруг она совершенно внятно и твердо, с глубоким возмущением взрослого человека произнесла:

— Я не буду этого делать!

И тут же повторила, но уже дрожащим голосом готового расплакаться ребенка:

— Я не буду этого делать!

От такого контраста мое сердце едва не разорвалось.

Наконец она заснула. Я умылся, припрятал оставшийся ликер и вернулся в постель.

Утром Лоис уже была способна здраво рассуждать и даже почувствовала голод. Съела омлет и ломтик тоста, немного вздремнула, а потом захотела поговорить со мной.

— Вначале мне было очень нелегко, — сказала она. — Живешь здесь круглый год, и хочется, чтобы люди к тебе хорошо относились. Стараешься понравиться. Здесь ведь все про всех знают, всю подноготную. Я встретила его на бензоколонке. Он был очень приветлив и обходителен. Только немного дерзок. Если бы я сразу осадила его… Но я не слишком опытна в таких делах. Похоже, я всегда была застенчивой. Не люблю жаловаться на тех, кто меня обслуживает. А сталкиваясь с уверенным в себе человеком, не знаю, как себя с ним держать. Главное было в том, как он говорил со мной и как на меня смотрел. А однажды на бензоколонке — верх машины был опущен — стоял у двери с моей стороны и вдруг положил мне руку на плечо. Никто ничего не заметил. Он просто положил руку, а я попросила этого не делать. Тогда он засмеялся и руку убрал. И после этого случая вел себя со мной все более откровенно.

Я не пожаловалась на него начальству, а просто решила больше там не заправляться. И стала ездить на другую бензоколонку. Потом как-то забежала на рынок, а когда вышла, увидела, что он сидит в моей машине. Очень вежливо попросил меня подбросить его до станции. Я сказала: «Конечно». Чувствовала, он что-нибудь выкинет, сама не знаю почему. И решила: если устроит что-либо, я остановлю машину и велю ему выйти. В конце концов, средь бела дня… Но в тот самый момент, когда я села в машину, захлопнула дверцу и включила зажигание, он повернулся и… обнял меня. Это было настолько… настолько немыслимо, Трэв, настолько неожиданно и ужасно, что просто парализовало меня. Я думала, что потеряю сознание. Мимо шли люди, но им не было видно, что творится в машине. Я не могла пошевельнуться, не могла ни слова сказать, не могла даже собраться с мыслями. Люди вроде меня уж если реагируют, то слишком сильно. Наконец, я отпихнула его и заорала, чтобы он убирался. Не переставая улыбаться, он не спеша вышел из машины. А потом сунул голову внутрь и спросил что-то, вроде, мол, не отнеслась бы я к нему получше, будь он богат. Я крикнула, что не продамся ни за какие богатства мира. Знаете, есть что-то завораживающее в его курчавых белых волосах, в смуглом лице и маленьких голубых глазках. Когда ему повезет, заявил он, он вернется и посмотрит, как я себя поведу. В общем, что-то в этом духе…