Расстаемся ненадолго - [52]

– Командир роты приказал, – продолжал Зайцев, – держаться до темноты, а потом сняться с этой обороны и ожидать приказа на прежнем месте.

– Ясно! – Сокольный с повеселевшим лицом повернулся к санинструктору. – Навестите раненых!

– Есть!

Мария ушла, но вскоре вернулась и сурово спросила:

– Вы приказали раненым занять боевые позиции?

– А что?

– Как представитель медицины я отменяю ваш приказ!

Андрей пожал здоровым плечом.

– Но такого приказа не было.

– Однако ж и запрещения не было, – мягче сказала девушка. – А я запрещаю.

– Думаете, послушаются?

– Обязательно.

– Ну что ж, приказывайте! – и Андрей широко улыбнулся.

Медленно, будто с оглядкой, густели сумерки. Редким синеватым туманом постепенно заволакивались заметно искривленная нашими снарядами ветряная мельница и силосная башня. Пулеметчики все еще вели по ним огонь, хотя рассчитывать на точность его было уже трудно. Крайние хаты деревни стали словно бы отдаляться, расплывались вдали. Дым от разрывов снарядов стлался возле них по земле и, сливаясь с туманом, был почти незаметен. Почернела пашня, на которой недавно лежали бойцы первого отделения. На обрывистом краю оврага, изборожденном щелями для стрельбы, покрылась росой густая, не тронутая скотом трава. Лежа на краю окопа, Андрей повел по ней рукою и ощутил на ладони свежий, влажноватый холодок. От этого ощущения страшно захотелось пить. Видно, жажда давно уже мучила его, но все время заглушалась другими заботами, другими, самыми неотложными делами. А теперь во рту стало сухо от неприятной горечи порохового дыма, смешанного с пылью.

Приползли по рву бойцы первого отделения. Адамчук, да и все, кто не первый день участвует в боях, знали, что ночью немцы не сунутся в атаку. Во взводе стало веселее: слышался сдержанный, но бодрый разговор, обмен шутливыми приветствиями, репликами.

Что значит самая маленькая победа в бою!

Еще не разбит враг, – ничего, все равно он не прошел дальше. Притих, затаился. И поэтому маленькая победа кажется большой и значительной. Рождается уверенность, что живет она не только тут, в своем подразделении, среди небольшой группы людей, а будет и дальше жить на всей советской земле, в каждом подразделении, в каждой части великого советского фронта! Конечно, впереди горячие, трудные бои, и завоеванная взводом передышка может оказаться очень короткой, и все же от этого радость не становится меньше.

Пусть будут бои, даже самые тяжелые, – они уже не страшны.

Можно взяться за оружие хоть сейчас, пока еще не остыл ствол пулемета.

К Андрею подошел Адамчук.

– Как быть с Александровым? – спросил он.

– Что? Ах, да… – командир взвода опустил глаза: Александров убит, четверо ранены.

Вот она – война. Вот горькая цена этой маленькой победы…

И помрачнела недавняя радость. Андрей молча пошел туда, где лежал Александров.

Под охраной сумерек Адамчук вывел первое отделение на склон взгорья. Теми же лопатками, которыми недавно рыли боевые окопы, бойцы теперь выкопали небольшую, по росту Александрова, могилу. И когда опустили в нее своего фронтового товарища и друга, когда накрыли шинелью, вокруг могилы собрался весь взвод. Сняли пилотки, в молчании постояли несколько минут. Потом Андрей первым бросил в могилу горсть земли. За ним каждый тоже бросил по горсти, несколько раз кинул лопаткой, и над могилой вырос свежий холмик земли. Четверо бойцов вернулись в овраг, принесли оттуда большой плоский камень и положили сверху. Пускай лежит этот камень до тех пор, пока идет война. Придут сюда после войны, после нашей победы советские люди и поставят Александрову настоящий, вечный памятник бессмертной славы!..

Взвод редкой цепочкой двинулся на взгорье. Двое легкораненых шли сами, двоих бойцов вели под руки. За взгорьем построились и направились в сторону прежних своих позиций. Андрей шел впереди. Время от времени он непроизвольно оглядывался. Ничего не было видно, кроме бойцов, в молчании шагавших следом за ним, однако Сокольному казалось, что в сизой мгле вечера он все еще различает овраг, который недавно был местом взводной обороны и спас взвод, видит могилку Александрова с серым плоским камнем на ней.

И хоть недолго пришлось пробыть тут, а стало место это близким и дорогим на всю жизнь. Дорогим памятью о товарище, боевом друге, который жизнь свою отдал во имя победы.

III

После полуночи уже на третью позицию взвода приехал Зайцев верхом на приблудной армейской кобылке. Трудно было сказать, чья она, немецкая или наша. Скорей всего немецкая, потому что недавно наши артиллеристы метко обстреляли вражеский обоз. Но седло на кобылке было наше.

Зайцев ездил верхом неплохо, но в седле сидел, неуклюже пригнувшись, совсем по-деревенски. Андрею это сразу бросилось в глаза, едва он подошел к неожиданно вынырнувшему из темноты всаднику. Кобылка тяжело дышала и недовольно пожевывала удила. По привычке кавалериста Андрей просунул руку под потник седла, проверил подпруги.

– Слазь! – коротко приказал он вестовому, а сам отпустил подпруги, разнуздал кобылку. И его неудержимо потянуло в седло, захотелось проехаться по-настоящему, по-кавалерийски: и Зайцеву показать, как нужно держаться в седле, и самому насладиться ощущением быстрой езды. Ведь давно уже не ездил, а за годы службы привык все-таки к лошадям, даже сам себе не верил, что временами скучал по ним.