Чепуха. Во-первых, у племянника уже год, как не было ключа. Во-вторых, дядя убит был по чистой случайности. Брали картины, а тут… Нет, почему же? Гай мог снять с ключа копию давным-давно. И когда остался в очередной раз на мели, отправился к дяде — не убивать, конечно, а грабануть картины, о которых, естественно, прекрасно знал. И цены знал, и место, где висят. Не рассчитал, напоролся на дядю…
Нет, не то. Напоролся на дядю — и убил? Посторонний грабитель поступил бы именно так, но племянник?.. И зачем Гаю идти на дядину виллу с пистолетом? Предполагал, что дело может закончиться пальбой?
А может, он шел именно убивать, а картины прихватил либо для отвлечения внимания, либо действительно на продажу? Ну, это вообще бред — убивая, он рассчитывал на наследство, зачем было брать картины, которые и без того принадлежали ему по праву наследования? Впрочем, почему же бред — Гай прекрасно понимал, что станет первым подозреваемым, ибо от смерти дяди выигрывал прежде всего нелюбимый племянник. Значит, если Гай убил, он просто обязан был инсценировать что-нибудь вроде ограбления, чтобы навести полицию на ложный след.
Навел? Не знаю, что думал о Гае Шпринцаке комиссар Бутлер, но меня инсценировка кражи картин со следа бы не сбила. Версию племянника я бы отработал до конца, хотя, если честно, был уверен, что след этот оказался бы таким же ложным, как и версия о проникновении в дом неизвестных грабителей.
По газетным статьям, конечно, трудно судить о характере человека, но все же этот племянник вовсе не выглядел личностью, способной на убийство. Видел я таких, молодых, рисковых, любителей легких денег и женщин, игроков, вечно сидящих на мели, людей приятных и… трусливых. Максимум на что они способны — это подраться, да и то лишь, если выйдут из себя. Убить, да еще с заранее обдуманным намерением? Или ограбить? Не тот случай. Может, во времена Пуаро, да еще в Англии какой-нибудь сын лорда Бадмингтона… А мы живем в Израиле в конце века.
Таблица моя, несмотря на наличие в ней четырех колонок, получилась довольно куцей. Серым клеточкам просто негде было разгуляться. А если Гольдфарб пал, как говорится, случайной жертвой грабителей, то о них я и вовсе ничего не узнал. Газетные статьи стали бы, возможно, неплохим подспорьем для комиссара Мегрэ с его психологическим методом, но лично мне пространные истории о жизни семьи Гольдфарбов не дали ничего, кроме головной боли.
Серым клеточкам потребовался отдых, и во второй половине дня я все-таки заставил себя переключиться на иной вид деятельности — историю. Получив неожиданную пищу в виде дневников Моше Дантора, репатрианта, приехавшего в Палестину из Берлина в 1934 году, мои серые клеточки неустанно трудились до вечера, плоды их деятельности я записал в файл, а потом пришла с работы Рина, и мне пришлось тащиться на скучнейший ужин к родственникам. Серые клеточки потащились со мной и весь вечер донимали меня неожиданными догадками и умозаключениями, не имевшими никакого отношения к содержанию застольной беседы.
Беседа лишь раз коснулась трагедии в Герцлии, и совершенно неожиданно для меня все пришли к единодушному выводу о том, что Гольдфарба убил, конечно же, один из его бывших пациентов, которому хирург в свое время то ли что-то не то пришил, то ли что-то лишнее вырезал. А, может, не самому убийце, а его любимой жене — женщина погибла на операционном столе, а озверевший муж…
На мои робкие возражения (не было, господа, в блистательной карьере хирурга Гольдфарба таких трагических срывов, и уж тем более — в последнее время) родственники не обратили внимания — нормальная реакция людей, для которых собственная версия, как бы она ни была абсурдна, является единственно возможной…
Домой мы вернулись за полночь, и Рина недвусмысленно дала понять, что, если я третий раз улягусь спать в салоне, это будет воспринято как попытка злостного саботажа. Собственно, я и не думал возражать. Но, с другой стороны, когда в шесть утра раздается телефонный звонок, лучше все-таки находиться вблизи от аппарата.
— Если звонит Роман, — сказала жена сквозь сон, — передай: пусть больше не появляется в этой квартире.
Я так и сказал.
— Ну и хорошо, — мирно отозвался комиссар на другом конце провода. — Значит, поеду без тебя.
— Куда? — немедленно спросил я, поняв, что перегнул палку.
— Видишь ли, Песах, — сказал Роман, — я получил от прокурора разрешение на твой допуск к некоторым следственным действиям. В виде исключения — в качестве независимого эксперта. Но если ты предпочитаешь спать…
— Я предпочитаю ехать, — перебил я и отправился одеваться.
— Кто-то утверждал, — сказала Рина, поворачиваясь ко мне спиной, — что история не любит торопливых.
Я не стал оправдываться: что можно доказать человеку, серые клеточки которого спят крепким сном?