Расследования комиссара Бутлера - [60]

— В общем, никаких зацепок? — спросил я, отступая к двери, но желая напоследок выцедить еще каплю информации.

— Рутина, — буркнул Роман. — Терпеть не могу таких дел. Найти-то найдем, какие проблемы, но пока все просеешь…

Роман был прав, конечно. Мне, как всегда, не повезло. Хотелось поучаствовать в таком расследовании, где важны логика и интуиция, хотелось создавать версии, а тут… Полицейская рутина, опросы, допросы…

Во сне мне опять приснилась улика, которая ставила всю проблему с ног на голову. Я даже проснулся, обнаружив, что лежу почему-то не в своей постели, а на том же диване в салоне. Мне показалось на мгновение, что продолжается прошлая ночь. Естественно, я не поддался на провокацию подсознания, но и будить жену не стал, меня бы просто не поняли.

А мысль, разумеется, ускользнула. Да и была ли она вообще?

Глава 3 Информация к размышлению

Газеты посвятили убийству Гольдфарба большие статьи: «Едиот ахронот» дала разворот на второй и третьей полосах, а «Маарив» — подборку материалов на нескольких страницах. Ничего нового о трагедии на вилле в Герцлии я не узнал. Если бы репортеры удосужились обратиться ко мне за подробностями, я рассказал бы больше. Но зато личность Гольдфарба они осветили, как говорится, со всех сторон — даже тени не оставили. И Гольдфарба, и всех его родственников, и ближайших его коллег, и соседей, добрались даже до бывшего компаньона, который жил теперь в Австралии и Гольдфарба вспомнил только после того, как репортер показал фотографию двадцатилетней давности.

Не знаю, чем могло помочь в расследовании дотошное копание в грязных вещах покойника. Но раз уж информация существовала, я считал своим долгом ее изучить хотя бы для того, чтобы вечером озадачить Романа неожиданным и точным вопросом.

Следуя классической рекомендации Эркюля Пуаро, я прежде всего составил таблицу. В одной колонке — сведения о родственниках. Во второй — о коллегах по основной специальности: хирургии. В третьей — о мире бизнеса, где, как я и думал, Гольдфарб вовсе не был новичком. От Пуаро я отличался лишь тем, что изображал таблицу на компьютере и жалел маленького бельгийца, который вынужден был изводить бумагу.

Потом, распечатав таблицу на принтере, я задал работу серым клеточкам, справедливо полагая, что у еврея их наверняка не меньше, чем у бельгийца.

С богатством Гольдфарба все было ясно, никакого криминала. От отца ему досталась фирма по производству пластмассовых изделий, созданная еще в пятидесятые годы, когда пластмасса была такой же новинкой, как сейчас лазерные видеомагнитофоны. Желания посвятить жизнь пластмассам у молодого Гольдфарба не было, он стал хирургом по призванию. Образование получил очень даже неплохое: сначала Тель-Авивский университет, потом докторат и стажировка в Рокфеллеровском госпитале в Нью-Йорке. Ему даже предлагали остаться в Штатах (у репортера, по-моему, взыграл комплекс провинциала — слово «даже» он повторил трижды, естественно, не подряд, но в трех предложениях, описывавших, как молодого талантливого хирурга наперебой приглашали американские госпитали, где ощущался явный недобор специалистов). Но Гольдфарб предпочел вернуться, откликнувшись на предложение больницы «Ихилов». Возможно, он был патриотом, а может быть, просто американский образ жизни показался ему слишком суетливым или, точнее говоря, суетным. Впрочем, это я судил уже со своей колокольни — я был в Штатах всего-то один раз, провел две недели в Нью-Йорке и Чикаго, и вздохнул свободно лишь того, когда самолет брякнулся колесами на бетонное поле Бен-Гуриона, а пассажиры (и у них, видимо, возник такой же комплекс, что у меня) радостно зааплодировали…

Что до фирмы, доставшейся ему по наследству, то Гольдфарб поступил достаточно мудро: взял на работу хорошего директора, а в компаньоны — отличного химика. С компаньоном, надо сказать, вышла промашка, тот делил прибыль явно непропорционально вложенному капиталу, а когда обман обнаружился, слинял то ли в Грецию, то ли в Турцию. После убийства журналисты нашли его аж в Австралии. Бывший компаньон успел поколесить по свету, и деньги, наработанные в фирме Гольдфарба, потратил давным-давно на собственные проекты, не только не принесшие прибыли, но попросту провалившиеся. Видимо, этот химик был, как водится, замечательным ученым, вообразившим, что законы коммерции столь же просты, как законы химии.

Впрочем, это я загнул. Лично мне химические законы не давались никогда, и в этом смысле они ничем не отличались от законов коммерции, которые тоже казались мне непостижимыми. Во всяком случае, жили мы с Риной на зарплату, а иногда одалживались у сына Михаэля.

С директором же Гольдфарбу повезло. Честный и талантливый администратор, можете себе представить? Сочетание этих качеств было преподнесено в газетах с таким недоумением, будто со времен Пушкина гений и злодейство стали просто синонимами. Репортер из «Маарива» так восхищался честностью и талантом коммерческого директора Леона Кантора, что лично у меня возникло подозрение: не хочет ли журналист таким ненавязчивым образом дать понять читателям, что рыльце у господина Кантора, конечно же, в пушку, но вот незадача: не пойман — не вор…