Расследования комиссара Бутлера - [128]

В строке, где упоминались «Стингеры», оказавшиеся, по сведениям ливанцев, на вооружении боевиков «Хизбаллы», стоял вопросительный знак. Так коллекционер оружия Бартон Рекс выражал свое недоумение — он не знал, какими путями ракеты попали к мусульманским террористам.

После третьего «посещения» домашней страницы Бартона Рекса (каждый просмотр обходился мне в десять долларов, и я старался за предоставленные полчаса выкачать максимум информации) я, как мне казалось, нащупал нить, потянув за которую можно было попытаться выявить цепочку поставщиков.

7 августа 1995 года неподалеку от Сараева хорватские мусульмане подбили ракетой транспортный самолет сил ООН. Машина дотянула до аэродрома, никто не погиб, а экспертиза показала, что «Боинг» был поражен «Стингером» именно этой последней модификации, которая, вроде бы, никак не могла оказаться на вооружении хорватов.

ЦРУ провело расследование, о результатах которого Бартон Рекс не сообщал ничего по естественной причине: никто с ним этими сведениями не поделился.

Вот тогда и возникла у меня идея растянуть эту цепочку, пользуясь только открытой информацией, в том числе и интернетовской. В конце концов, это был вопрос профессиональной чести: чем я хуже аналитиков Лэнгли, которые во времена холодной войны могли черпать из советских газет больше секретных сведений, чем доставляли засланные в СССР разведчики?

Через семь месяцев я, как мне казалось, мог назвать девять звеньев цепи посредников. Оставалось выявить одно, максимум два звена, и тогда я мог бы абсолютно точно начертить маршрут, по которому «Стингеры-Хd» путешествовали из Соединенных Штатов в Боснию. По моим предположениям, после выявления этой цепи не составило бы труда разобраться и в том, как попали новейшие «Стингеры» к боевикам шейха Нуруллы.

Конечно, след вел в Иран, в том смысле, что на всех этапах перепродаж сделки финансировались из Тегерана. Но ни одна ракета не пересекала границ Исламской республики, все проходило через частные фирмы в Европе (Франции и Германии) и Ближнего Востока (ливанские и турецкие).

Именно на этом этапе изучения информации я и обратил внимание на вторичные, если так можно выразиться, результаты действий фирм-посредников. Увлеченный «Стингерами», я не сразу понял, что вовсе не это новейшее оружие приносило фирмам главную прибыль. Бартон Рекс интересовался последними достижениями военной промышленности, а я подпал под влияние, что говорило, конечно, не в мою пользу как о профессионале.

Основным товаром оказалось российское оружие. Оружие, которое попадало на Запад и Ближний Восток по дешевке, по совершенно демпинговым ценам. «Росвооружение» искало рынки сбыта, вело трудные переговоры, проводило маркетинг, а в это время за спиной этой государственной структуры российские производители оружия сбывали товар любому посреднику.

А потом все это откликалось на Кавказе, в Чечне, где дудаевцы сражались с русской армией русским оружием, полученным от западных и ближневосточных поставщиков — и наверняка с ведома американских аналитиков, которые, я был уверен в этом, куда раньше меня размотали эту цепочку. Если я сумел придти к определенным выводам, потратив свои кровные две сотни долларов, то российский отдел ЦРУ с бюджетом хорошего министерства…

Работа была увлекательной, я ощущал себя не только историком, но и разведчиком-аналитиком, и больше всего гордился тем, что ни разу не обратился за помощью и информацией в наш МИД — наверняка они могли бы мне помочь и наверняка не стали бы этого делать, нашу бюрократию и мнимую секретность я знал хорошо.

А потом подвернулась командировка в Париж, и я не смог отказать себе в удовольствии сделать сообщение на тему «Поставки вооружения чеченской оппозиции».

Эйфория ученого-исследователя: получив результат, стремишься поделиться с коллегами и совершенно не думаешь о том, что кому-то и твой результат, и весь твой интерес именно к этой, тщательно скрываемой, теме, наносят ущерб, и неизбежно возникает необходимость остановить, прервать, не допустить…

Эйфория ученого плюс привычка к демократической открытости — из кабинета ведь даже кровь на полях сражений кажется не такой красной…

Когда доктор Саразин отвел меня к окну, где открывался замечательный вид на Сену и бульвар Сен-Поль, и начал задавать быстрые и заинтересованные вопросы, я не нашел в этом интересе ничего подозрительного. Но и все свои карты раскрывать, естественно, не стал: не потому, что меня что-то обеспокоило, но, согласитесь, ни один ученый не станет даже ближайшему коллеге излагать все детали неопубликованной еще и даже не вполне законченной работы.

А потом Саразин подошел ко мне на банкете, мы улыбнулись друг другу, мы были друг другу симпатичны, мне и в голову не приходило, что именно Саразина я должен сторониться, и бокал вина из его рук я принял с удовольствием, вино было хорошим, и мы выпили до дна за продолжение сотрудничества.

Где мы были после банкета? Скорее всего, наркотик специфического действия содержался в вине, и меня возили потом к гипнотизеру, который объяснил мне, что я должен делать. Меня снабдили флакончиком с шипами и отвезли в гостиницу. Может быть, даже уложили в постель и пожелали спокойной ночи… Нет, в постель я лег сам, ведь утром — это я помнил (а может, и это воспоминание было навязанным, а не истинным?) — дверь была закрыта изнутри, и ключ торчал в замочной скважине…