Рассказы - [30]

Теперь, решил Шевчук, пусть самая лютая смерть, но только не плен!

А гитлеровский эшелон, груженный танками, двигался все медленнее, словно прощупывал дорогу. Немцы боялись партизан и на одной из остановок усилили охрану эшелона. На площадку, где скрывался под брезентом Шевчук, кряхтя, взобрался немец.

Дул сильный ветер, с дождем и снегом. Вот-вот фашистский солдат, прячась от стужи, заглянет под брезент. Долго примерялся Шевчук. Сердце гулко колотилось в груди: одно неосторожное движение — и все могло погибнуть. Бесшумно подкравшись, он схватил гитлеровца за ноги и рывком свалил его. Шевчук тогда же спрыгнул с поезда и, сильно ударившись о шпалы, долго лежал, не в силах пошевелиться от боли.

Придя в себя, он с трудом отполз к лесу.

На родной земле уже наступили холода. Шевчук шел сквозь лес ночью, а днем спал где-нибудь в стоге сена. Когда спускались сумерки, он снова отправлялся в дорогу, если можно было назвать дорогой топкие болота, дикий лес да опасные переправы. На каждом шагу подстерегали его враги. Но он, точно одержимый, думал об одном и том же: «Лучше смерть, чем плен». И судьба будто подчинялась его железной воле, хранила воина.

Зима вступала в свою лютую пору, повалил снег, ударили морозы. Чем ближе подходил Шевчук к фронту, тем труднее становилось скрываться. По деревням рыскало гестапо. Искали какого-то Кузю.

Имя этого партизана было в лесных краях почти легендарным. Одни рассказывали, будто Кузя — командир целого соединения партизан. Другие уверяли, что он действует в одиночку и потому немцы не могут его поймать. Где-то Кузя поджег немецкий склад со снарядами. Где-то взял в плен гитлеровский штаб. «Кто же этот вездесущий Кузя?» — думал Шевчук, но не мог напасть на его след.

Три дня назад Илья Шевчук покинул последний крестьянский кров. Старая женщина, укрывшая его, рассказывала с таинственным видом: «Слышь-ка, вчера в Петушках сам Кузя был. Ей-богу. Вошел, сказывают, в избу, поклонился и говорит: „Здравствуйте, люди добрые! Прислал меня Михаил Иванович“. — „Какой Михаил Иванович?“ — „У нас один Михаил Иванович — Калинин. Он просил передать привет и сказать, чтоб держались стойко — идет на выручку агромадная армия. Так что фашистам скоро наступит каюк“».

Всякое рассказывали о таинственном партизане, но Шевчук думал: «Может быть, и не было вовсе никакого Кузи. Народ создал легенду о самом себе, о своей борьбе, о своих сынах-богатырях. Люди верили в избавление и ждали его».

Три дня Шевчук пробирался через густой лес. Должно быть, фронт был уже близко. Все чаще по лесным дорогам с ревом мчались немецкие машины, стрекотали мотоциклы, иногда доносились отрывистые команды. Приходилось сторониться дорог. За ночь, случалось, его, как медведя в берлоге, заносило снегом.

Зимний день угасал. Солнце заходило за лес и освещало лишь верхушки сосен, где на корявых лапах мерцал розовый снег. Было тихо. Лишь изредка где-нибудь бесшумно срывалась с ветки охапка снега и долго осыпалась снежная пыль.

Шевчук постоял с минуту, соображая, куда идти, и стал пробираться к темным елям, что возвышались невдалеке. Неожиданно он вышел на лесную дорогу. Она была пустынна. Оглядевшись по сторонам и не заметив никого, Шевчук хотел снова сойти с дороги, как из-за ствола березы навстречу ему вышел немец, закутанный в одеяло, из-под которого торчал ствол автомата. В ту же минуту из-за другого дерева — второй, в лисьей шубе навыворот. Шевчук услышал скрип шагов за спиной, оглянулся и увидел: сзади подходили еще двое.

Фашист в одеяле приблизился к Шевчуку и оглядел его с ног до головы. В этом молчании и подчеркнуто спокойном поведении врагов была уверенность, что жертва у них в руках.

«Попался, и так нелепо», — с горькой обидой подумал Илья Шевчук. В душе не было ничего, кроме злобы. Не для того же перенес он столько страданий, чтобы теперь, почти на виду у своих, так глупо погибнуть.

Один из гитлеровцев, что стоял позади, в повязанной по-бабьи черным платком каске, ткнул Шевчука в бок автоматом:

— Кузья?

Шевчук отрицательно покачал головой. Гитлеровцы переглянулись и начали разговаривать между собой. По отдельным словам и жестам Шевчук понял, что они обсуждали, что из его вещей и кому должно достаться.

Немец, закупанный в одеяло, подергал Шевчука за рукав и сказал:

— Раздевайт шуб. Шнель, бистро!

«Умирать я не собираюсь», — с возрастающим ожесточением думал Шевчук.

— Раздевайт шуб.

Немец, повязанный платком, взял Шевчука за шарф и размотал его, потом снял пилотку, повертел в руках и отбросил в снег.

— Раздевайт шуб! — рявкнул другой, покрытый одеялом, и наставил дуло автомата в лицо.

Шевчук не спеша стал снимать полушубок, немец помогал ему, тянул за рукав.

— Раздевайт шкоро, — повторил немец, зябко передергивая плечами.

Шевчук наклонился, чтобы спять валенки. Он делал вид, будто они тесны. Тогда третий фашист с силой рванул валенок и снял его.

Шевчук легко сдернул другой валенок и неожиданно ударил им стоящего рядом немца. Тот поскользнулся, скорее от испуга, чем от удара, и упал. Второго Шевчук ударил ногой в живот, а сам прыгнул в снег и помчался лесом, проваливаясь в сугробы и разгребая глубокий снег руками.