Рассказы - [17]

Впрочем, Макарьевы действительно были обижены. Виновником этому был первый на деревне бедняк и первый активист комсомолец Яков Латышев, а по-уличному Яшка Латыш.

Яшку тоже надо было понять. Он замещал председателя комиссии по коллективизации, а Макарьевы не хотели записываться в колхоз. Из района звонили, присылали нарочных, требовали «стопроцентной коллективизации», а как этого добьешься, если целая семья отказывалась вступить в колхоз.

Никто не знал, какие были тому причины: не то Макарьевы боялись неизвестности, не то жалко было расставаться со своей лошаденкой, которая становилась общественной собственностью.

Нет, Яшка не был вредным человеком, он понимал, что надо бы поговорить со стариками, разъяснить им пользу коллективного хозяйства. Но когда этим заниматься? Время пришло суровое. Враги не вели дискуссий и отвечали на приказы Советской власти выстрелами и поджогами.

Характер у Яшки был горячий. Он беспредельно верил в Советскую власть и был беспощаден там, где дело шло во вред народу. Задетый упрямством Макарьевых, Яшка решил «прижать» стариков и приказал своим помощникам:

— Не хотят Макарьевы в колхоз? Отрежем у них огород. Посмотрим, что запоют эти подкулачники. Ишь, будут мне тут контрреволюцию разводить!

Макарьевы были малоразговорчивые работящие люди. Хозяйство они вели аккуратно: если морковь на грядках, то непременно сочная, рослая. Если яблоки в саду — наливные, крупные. Сам Макарьев был серьезный старичок, невысокого роста, с розовыми щечками и маленькими светлыми глазками. Старуха — полная противоположность ему — широкоплечая, суровая, но не злая, а грустная и молчаливая. Макарьевы не любили ходить по чужим дворам и судачить. Казалось, они даже друг с другом не разговаривали.

Яшка Латыш исполнил угрозу. По его приказу у Макарьевых отрезали огород и даже сломали забор и велели перенести его ближе к дому. Пораженный невиданным самоуправством, старик схватился было за топор, по жена остановила.

Тогда он пошел в сельсовет. Но там его встретил все тот же Яшка — начальство находилось в отъезде.

— Ты, дед, на беззаконие не жалуйся. Советская власть поступает по справедливости. Вы живете вдвоем со старухой, молочко попиваете, детишек у вас нету, а сосед Барышников девять малышей имеет. Как ему прокормить такую ораву? Вот мы и прирезали ему землицы от твоего огорода… Карл Маркс сказал: дети — будущее государства, и мы будет иметь об них заботу. Все. Точка. Можешь идти к своему индивидуальному хозяйству… Нынче все честные люди пошли в колхоз, а вы со старухой ваньку валяете, на кулацкую мельницу воду льете… Отвечай, пойдете в колхоз?

Старик, одетый в старенький, аккуратно залатанный полушубок, посмотрел на юнца-комсомольца и сказал негромко, с достоинством:

— Не пойдем.

— Ну, смотри… пеняй на себя.

Яшка досадовал на свою горячность. Надо бы помягче со стариком. Но почему он сам не понимает, что колхозы — единственно правильный путь в крестьянской жизни? Почему упорствует? Не мог Яшка справиться с такой обидой и, когда Макарьев ушел, потребовал к себе комсомольцев.

— Вот что, братва. Давайте отрежем у этих подкулачников всю землю, по самое крыльцо! Пусть подумают, как сопротивляться Советской власти. Идите, и чтобы к вечеру задание было выполнено.

У Макарьевых отобрали сад. Чтобы скрыть беззаконие, Яшка велел составить бумагу, где значилось, что сад отбирается у частного элемента в пользу общественных детских яслей, которые будут строиться в колхозе.

На другой день Яшка созвал единомышленников и поинтересовался, что говорят Макарьевы.

— Молчат? Гордые? Ну, пущай погордятся, пущай поживут без землицы, кулацкие подпевалы…

Макарьевы не пошли жаловаться. Их домик под соломенной крышей, казалось, притих еще больше.

Односельчане роптали на Яшку.

— Ты что безобразничаешь? Почему у Макарьевых землю отнял? — упрекнула его однажды соседка.

— Помалкивай, — огрызнулся Яшка, — у меня стратегический план, и тебе его не понять. Пока я жив, все пойдут в колхоз, всех приведу к светлой жизни! Довольно темноты и частной собственности…

Так и остались Макарьевы единоличниками. Впоследствии им вернули землю и даже приезжало районное начальство извиняться за Яшкин произвол. Но Макарьевы остались непреклонными: обида стала поперек горла, и они в колхоз не пошли.

Каждый день мимо домика Макарьевых с песнями проезжали колхозники, а у тех за окнами было тихо как в могиле. И только пыль от колхозных грузовиков оседала на старую соломенную крышу, на окна с закрытыми ставнями.

Латышев вскоре уехал учиться, да так и остался в районе. Он сделался начальством — сначала комсомольским секретарем, а потом — бери выше — заместителем председателя райисполкома.

Однажды Латышев приехал в Загорье и обратил внимание на тихий домик под соломенной крышей. Все так же пригорюнившись, стоял он на краю деревни, и от этих воспоминаний Латышеву стало не по себе. Он пошел к Макарьевым, чтобы загладить вину. Но там его встретили холодно. Латышев понял: старики не простили ему обиды, понял, что вместе с землей он тогда отрезал стариков Макарьевых от людей, а может быть, и от жизни.