Рассказы - [16]

Латышев приводил немало других доводов и лишь об одном умолчал: ему хотелось увидеть свой большой и нескладный, но такой родной дом, где прошло детство и где погиб отец.

Латышев решил проникнуть в деревню под видом местного жителя, инвалида-плотника, живущего случайными заработками. Помнится, такой бобыль жил в Загорье. Правда, было это давно, когда Яков еще мальчишкой бегал по деревне, работал батрачонком на соседей-кулаков. Бобыль куда-то исчез из деревни. Значит, он, Латышев, вернется под видом объявившегося бобыля. Кстати, кажется, и фамилия у того была такая же, и вообще в Загорье полдеревни Латышевых — где там разобраться немцам…

Редактор многотиражки, отрядный художник-карикатурист Гриша Папин заготовил для Латышева справку об инвалидности. К ней была приложена подлинная немецкая печать и стояла загогулина вместо подписи районного коменданта. Впрочем, загогулина была точной копией настоящей подписи. Гриша так наловчился расписываться за немецкого коменданта, что партизаны в шутку прозвали его «Фон Папен».

Латышев надел разбитые лапти, натянул драную телогрейку, подпоясал ее лыком, перекинул через плечо пилу, обернутую мешковиной, и стал неузнаваем. Отрядный повар дед Панкрат, участвовавший в снаряжении разведчика, отдал Латышеву свой нательный крестик: такая подробность особенно убеждает фашистов.

Когда Латышев вышел из землянки в своем живописном облачении и прошелся перед товарищами, комично прихрамывая, партизаны заулыбались. Боевой разведчик превратился в простодушного ремесленника-инвалида, и лишь зорко смотрели из-под растрепанной заячьей шапчонки смелые черные глаза.

— Артист! — удовлетворенно заметил командир отряда, когда разведчик пришел показаться ему. — Тебя и родная мать не узнала бы. Пройдись-ка еще разок. Так, похоже…

В голосе командира слышалась гордость: такой разведчик, как Латышев, не подведет. Его уже не раз выручала находчивость и отвага.

— Ему теперь и справка не нужна, — сказал партизан Ананьев, добродушный и неуклюжий паренек, часто бывший предметом шуток из-за своей нерасторопности.

— Как это не нужна? — обиделся «Фон Папен», — зря я старался? Если хочешь знать, моя подпись — главный пропуск.

— Крестик важнее, — поддержал Ананьева дед Панкрат, — немцы поглядят и скажут — богомольная душа, шкандыбай дальше.

Самый молодой из партизан Коля Барышников, односельчанин Латышева, тоже решил пошутить, перемигнулся с партизанами и спросил у повара:

— Дедушка Панкрат, а ты зачем крестик носишь? Неужели в бога веришь?

Повар был в отряде признанным балагуром, он никогда не упускал случая почудить. Вот и сейчас изобразил на лице недовольство и проворчал:

— Ты в мои религиозные дела не вмешивайся. Станешь дедом, узнаешь, откуда и зачем крестики… Моя бабка насильно всучила мне этот крестик, когда я к партизанам уходил, повесила на шею и сказала: «Благословляю тебя, матерщинника, на ратные дела» и сама заплакала…

Так и провожали разведчика под прибаутки и пересмешки. Командир отряда поддерживал веселье — пусть разведчик уйдет на задание в хорошем настроении.

— Дядя Яша, не попадись там на глаза Макарьихе! — вдруг выкрикнул Коля Барышников, обращаясь к Латышеву, но, видя, что никто не обратил внимания на его слова, принялся объяснять: — Это у нас в деревне старуха живет. Ведьма злющая… До сих пор в колхоз не вступила, так всю жизнь и прожила единоличницей… Соседка моя…

— Небось яблоки у нее в саду воровал? — заметил комиссар.

— Не иначе… — поддержал его Ланцов. — Наверное, поймала его, оттрепала за уши, вот и затаил обиду…

— Насчет яблоков грех был, — смущенно согласился Барышников. — Только про Макарьиху я всерьез… У нее и дом как тюрьма, ставни всегда закрыты.

— Макарьихи бояться — в лес не ходить, — отозвался Латышев, снимая и снова примеряя, должно быть, тесноватую заячью шапку.

После короткого совещания в штабной землянке, где еще раз уточнили задание и сверили по карте маршрут, Латышев проверил карманы — не осталось ли там чего-либо подозрительного. Он взял кисет с махоркой — угостить прохожего или сыпануть в глаза врагу, если придется.

На прощание Латышев вынул из-за пазухи крестик деда Панкрата, церемонно поклонился в пояс командиру и сказал:

— Благослови, владыко.

— Иди, тебя дед Панкрат поварешкой благословит.

Разведчика провожали до последних партизанских постов. И когда он пошел дальше один, Коля Барышников под веселую руку крикнул вдогонку:

— Привет Макарьихе передавай! — И сам рассмеялся своей шутке при полном молчании партизан.

* * *

Латышев пробирался сквозь лесную чащу. Как ни старался он забыть разговор о Макарьихе, старуха как назло стояла перед глазами, будто живая. Мысли о ней уносили его в далекое прошлое.

…Дом под соломенной крышей.

Было это в годы коллективизации. Жила в Загорье семья нелюдимов — старик и старуха Макарьевы. Жили одиноко и замкнуто. Люди рассказывали, будто сын у них погиб в гражданскую войну, и старики долго и молча переживали горе.

Домик Макарьевых стоял у самого леса, отделенный от деревни широкой проселочной дорогой. Домик принадлежал деревне, а вместе с тем как бы и не принадлежал ей. Будто домик обиделся и отошел в сторонку. Даже вид у него был сиротливый и обиженный.