Рассказы - [44]
С русской стороны вдруг открылась винтовочная стрельба. Металлическим голосом заговорил быстрострочный пулемет.
Эрвин привычно втянул голову в плечи и побежал к Дому.
Но стрельба так же резко оборвалась, как и началась.
И вдруг затрещало снова, уже со стороны венгерцев. Зазвенели осколки разбитого стекла. В доме все проснулись.
«Что-то с Виолой?» — думал Эрвин, вбегая на крыльцо.
Пули свистали очень низко. С деревьев осыпались листья, падали срезанные ветки. И внезапно опять все стихло.
«Как боятся друг друга! Люди… Братья…»
— Что?! Патруль?! — встретил Эрвина вопросом Эмбер Петер, приподымаясь на соломенном ложе.
— Это ложная тревога. Спи спокойно. Виола на посту.
— Всегда так бывает в первую ночь на новых позициях, — раздумчиво сказал Кирст.
— А мы тут тихонько отсидимся несколько дней. Никому и в голову не придет искать нас.
— Перемирие, — сонным голосом угодливо протянул Эмбер.
«Кажется, и до него дошло», — обрадовался Эрвин.
Хотя Мирослав не просыпался во время перестрелки, мать беспокойно качала люльку, что-то тихо напевая. Эрвин долго лежал с открытыми глазами. Ганя уже, видимо, заснула, когда во дворе послышались шаги. Эрвин вскочил, взял винтовку и вышел из избы. Со стороны гумна подходил Виола. Он прислонил лопату к стене хлева, снял винтовку с плеча и разрядил ее.
— Что? Не спите еще? — спросил он спокойно.
— Ну, как?
— В затылок навылет. Я прибрал, чтобы глаз не мозолил.
- Правильно.
Виола вошел в дом. Эрвин остался один. Ему хотелось разобраться в своих мыслях.
«Положение совершенно ясное. Это бунт. Открытое возмущение против дисциплины, войны, против самой идеи нации. Я стою перед голым фактом. Хватит ли во мне силы и решимости действовать логично? Не так-то это легко, как думают некоторые. Но откуда берется смелость у этих простых людей, у рядовых солдат? Откуда у них такое спокойствие и уверенность? Может быть, оттого, что не их вина… Но ведь и не моя тоже».
Луна начала бледнеть, когда вольноопределяющийся вернулся в дом. Все спали. Только Ганя, сидя на кровати, кормила Мирослава, который вяло жевал грудь, — ребенок был уже большой. Эрвин подошел к нему и молча взял его на руки. Запах сонного детского тельца напомнил ему собственное детство: мать, семью, родной дом. «Что-то с ними теперь?»
Ганя безмолвно ждала, когда этот странный солдат отдаст ей сынишку. Эрвин почувствовал ее взгляд, поцеловал ребенка в пухлую шейку и вернул его матери. Разыскав свое место среди спящих, он лег и тотчас же уснул.
Когда Эрвин проснулся, в комнате никого не было. Вокруг него на соломе валялись шинели, вещевые мешки. Эрвин улыбнулся, с удовольствием потягиваясь и зевая, и вполголоса произнес:
— Перемирие…
Самый воздух, казалось, был полон мира и покоя. Из соседней комнаты глухо доносились отдельные отрывочные слова:
— Еще одну!.. Контра! Банк мой. Раздался взрыв смеха, но тут же затих.
«В карты жарят. Настоящее перемирие. Вот это да!» Положение казалось ему сейчас не таким трагичным. Ночные страхи потускнели. Так приятно было нежиться на мягкой соломе, зная, что никуда торопиться не надо, а впереди ждет давно не испытанное наслаждение — умыться чистой холодной водой из колодца, с мылом, с роскошной пеной, и потом растереть тело жестким мохнатым полотенцем.
«Я остановил стрелку часов жизни, — начал было Эрвин одну из привычных пышных фраз. — Правильнее сказать — смерти. В общем недурное приключение. Как это сказал вчера Никифор? — «Чтоб подох наш Николка! Затеял эту дурацкую войну. А на черта она нам? Нашей земли все равно никто не отнимет. Далеко она, наша земля». Конечно, это примитивно, но так говорит Никифор, и это факт. Это факт потому, что так говорит Никифор. Кирст, тот тоже не дурак. «Сели бы, говорит, в окопы сами господа министры — в два дня бы война кончилась». Тоже примитив, а логика, — никуда не денешься. Вот бы написать об этом господину профессору… Нет, друг мой, отсюда почта не идет ни в какую сторону. Почта — ха-ха! Мы, как на острове. Робинзоны сухопутного острова. Шесть робинзонов. Даже целых восемь: Ганя с Мирославом тоже ведь пленники».
Эрвин внезапно стал серьезным. Он даже рассердился.
«Какой это к черту сухопутный остров?! Кругом бушуют стихии. Правда, это не горькая морская вода, зато горячая кровь и огонь испепеляющий. Теперь смерть молчит, она наполнила свое брюхо — человек двести слопала в один присест. Недурное угощеньице!»
Хотел было потянуться за фляжкой, где оставалось немного рому. Но почувствовал, что кто-то возится у самой его головы. Он испуганно сел, оглянулся и тихо рассмеялся. Пока он разговаривал сам с собой, к нему из полуоткрытой двери соседней комнаты тихо подполз Мирослав. Он смотрел на Эрвина, подняв синие глаза. Его пухлая мордашка, крохотные ручонки, все его маленькое тельце умилили Эрвина. Он наклонился к ребенку.
— Знаешь, Мирослав… честное слово, у тебя нос, прямо как пуговичка, — шепнул он нежно и осторожно протянул мальчику руки. Тот уцепился за волосатые пальцы и, раскачиваясь из стороны в сторону, встал на ножки, смеясь и пуская пузыри.
— Прт… пртф…
В щель двери заглядывала улыбающаяся Ганя. Она окинула благодарным взглядом этого чужого солдата, который так ласково обращался с ее ребенком, вошла в комнату и пожелала доброго утра.
В «Добердо» нет ни громких деклараций, ни опрощения человека, ни попыток (столь частых в наше время) изобразить многоцветный, яркий мир двумя красками — черной и белой.Книга о подвиге человека, который, ненавидя войну, идет в бой, уезжает в далекую Испанию и умирает там, потому что того требует совесть.
Когда Человек предстал перед Богом, он сказал ему: Господин мой, я всё испытал в жизни. Был сир и убог, власти притесняли меня, голодал, кров мой разрушен, дети и жена оставили меня. Люди обходят меня с презрением и никому нет до меня дела. Разве я не познал все тяготы жизни и не заслужил Твоего прощения?На что Бог ответил ему: Ты не дрожал в промёрзшем окопе, не бежал безумным в последнюю атаку, хватая грудью свинец, не валялся в ночи на стылой земле с разорванным осколками животом. Ты не был на войне, а потому не знаешь о жизни ничего.Книга «Вестники Судного дня» рассказывает о жуткой правде прошедшей Великой войны.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Излагается судьба одной семьи в тяжёлые военные годы. Автору хотелось рассказать потомкам, как и чем люди жили в это время, во что верили, о чем мечтали, на что надеялись.Адресуется широкому кругу читателей.Болкунов Анатолий Васильевич — старший преподаватель медицинской подготовки Кубанского Государственного Университета кафедры гражданской обороны, капитан медицинской службы.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.
Эта книга посвящена дважды Герою Советского Союза Маршалу Советского Союза К. К. Рокоссовскому.В центре внимания писателя — отдельные эпизоды из истории Великой Отечественной войны, в которых наиболее ярко проявились полководческий талант Рокоссовского, его мужество, человеческое обаяние, принципиальность и настойчивость коммуниста.
Роман известного польского писателя и сценариста Анджея Мулярчика, ставший основой киношедевра великого польского режиссера Анджея Вайды. Простым, почти документальным языком автор рассказывает о страшной катастрофе в небольшом селе под Смоленском, в которой погибли тысячи польских офицеров. Трагичность и актуальность темы заставляет задуматься не только о неумолимости хода мировой истории, но и о прощении ради блага своих детей, которым предстоит жить дальше. Это книга о вере, боли и никогда не умирающей надежде.