Рассказы - [22]

Ведь ты крестьянин, и если бы не старания отца, ты сгнил бы среди этих тысяч…

Однажды мне приснилось, что я спорю с Больди. Доказываю ему, что я не продался, что я не забыл о долге…

В ужасе я проснулся. Вся палата спала. Я долго прислушивался. Не говорил ли я в действительности?

Была зима, и в Петрограде, как нам говорили, «обновилась революция». Офицерам читали выдержки из верхнеудинских и иркутских буржуазных газет, в которых говорилось: «Большевик означает большой. Большой с большака. Это не что иное, как завербованные на немецкие деньги рослые бандиты из бывших гвардейцев-дезертиров, каторжников. Во главе их стоит Ленин, который своими отрядами терроризирует лучшие слои населения».

Больди объяснил мне, что большевики — это социалистическая партия, которая организованно берет власть во всей стране и первым же делом покончит с войной.

— Это серьезные люди. Рекомендую тебе познакомиться с их программой. В Иркутске мы как раз печатаем ее на венгерском языке. Очень поучительное чтение.

Больди так и не принес мне программы большевиков на венгерском языке. Неожиданно он уехал в Иркутск, и с ним, как мне передавали, ушли двадцать пять солдат. Они переоделись в русские мундиры, вооружились и назвали себя красногвардейцами-интернационалистами.

— Это измена присяге! Это измена родине!

О тех, кто вступил в красногвардейские отряды, офицеры составляли секретные протоколы, чтобы по возвращении на родину передать их в военное министерство. Но это не помогало. В Иркутске фенрих Нотьонди уже навербовал целый батальон интернационалистов, и амурские казаки боялись их, как самого черта.

В душе я гордился Больди, его убежденной последовательностью, и все с меньшими надеждами ожидал весны.

Стояла еще глубокая зима, когда из березовского лагеря бежали последние русские офицеры, и лагерь стал советским.

Пленное офицерство всполошилось:

— Будут ли красные платить жалованье? Волнения были напрасны, Большевики платили.

В Брест-Литовске собралась мирная конференция, и разнесся слух, что скоро начнется всеобщий обмен пленными. Это вызвало неожиданную симпатию офицеров к красным. Ио эту идиллию скоро омрачило то, что Советы передали охрану офицерских лагерей бывшим пленным солдатам — теперь красногвардейцам.

Эти ребята не скрывали своей антипатии к бывшим начальникам, но в их вражде было много наивного благородства. Они и пальцем не трогали своих прежних мордобойцев и истязателей. Но сами истязатели были полны безотчетного страха. Все же эта злоба не могла не прорваться. Однажды два солдата избили австрийского капитана Бардла в отместку за все мучения, которым он подвергал их на фронте. Избив капитана, они немедленно вступили в Красную гвардию. Делу хотели придать широкую огласку, и королевский датский консул обратился с запросом по этому поводу к иркутским властям.

Со мной однажды тоже произошла забавная история. Гуляя около лагерного забора, я столкнулся лицом к лицу с двумя красногвардейцами. Один был длинный мрачный человек, другой — кругленький и веселый.

Кругленький сказал тихо:

— Вот немой лейтенант!

Другой мрачно заметил:

— Немой, а лейтенантскую звездочку все еще носит, — и решительно загородил мне дорогу. — Эй, господни лейтенант, пора уже бросить эти королевские финтифлюшки. — Он указал на мои офицерские звездочки и на кокарду на моей фуражке.

Я остановился. Тогда длинный сердито сдернул с меня фуражку и сорвал кокарду. Тем временем маленький осторожно отцепил звездочки с нашивок. Находившиеся во дворе офицеры разбежались. Длинный красногвардеец сунул трофеи мне в руку. Я спокойно оглядел солдат, улыбнулся и сильным рывком кинул все эти потускневшие вещички через забор.

Это вызвало неожиданный эффект. Оба красногвардейца четко откозыряли и уступили мне дорогу.

В начале мая совершенно неожиданно пришел небольшой поезд инвалидов с Дальнего Востока. В Березовке сформировали два вагона, и я покинул лагерь. У меня было какое-то странное чувство. Мне было жаль чего-то. Я был в смятении. Я не подозревал, что человек может привыкнуть к любому месту.

В Иркутске к нам прицепили еще четыре вагона калек. Здесь же я встретил Больдн, который охранял наши эшелоны. Он был пламенным большевистским агитатором, рассказывал, что в Красную гвардию вступают тысячи бывших пленных и примыкают к русской революции.

— Впрочем, эта революция не только русская. Она должна перекинуться на Запад. С войной может покончить только всемирный пожар!

Он говорил горячо, и каждое его слово дышало убежденностью и фанатизмом.

На пути от Березовки до Иркутска мы часто встречали эшелоны чехословаков. Они вели себя по отношению к нам хамски враждебно.

Я хотел уколоть моего Яноша и передал ему записку: «Кто такие эти чехословаки?»

— Они — обманутые пролетарии и темные мелкие буржуа, желающие сражаться на французском фронте за какую-то дурацкую демократическую республику. Пусть едут на французский фронт. Там поумнеют, — сказал Больди, пожимая мне руку. — Надеюсь, ты будешь дома на стороне революции?..

Незадолго до того, как наш поезд достиг большого моста через Енисей («ох, как далек еще заветный обелиск на перевале Урала, на границе Европы и Азии»), мы узнали о восстании чехов.