Рассказы веера - [23]

Введенные новой властью милицейские, как их называли, рейды не избавляли жителей от насилия, убийств, грабежей. Жаловаться боялись. На защиту не надеялись.

...Тюрем не хватало. Под них приспосабливали варварски изуродованные церкви. Сюда с утра выстраивались длинные очереди, в большинстве своем из стариков, детей и подростков. Они приносили передачу узникам в надежде, что ее возьмут, а это означало: те, кому она предназначалась, еще живы. И хохот тюремщиков: «Зря тратились на булки, принесли бы лучше травы. Тем, кто здесь, – уже все равно что жевать».

Много позже историки, стараясь соблюсти объективность, не смогут унять свое перо, предрекая неминуемое:

«Несомненно, месть – своего рода справедливость, но подумайте, как это дико! О, безумие санкюлотизма, безумие бездны, вырвавшейся наружу в тряпье и грязи... Те, кто добивался, чтобы другие жрали траву, будут жрать ее сами – не так ли это все будет?..»

* * *

Революция революцией, но... Люди вопреки тяжелейшим временам упорно пытались связать воедино разорванную на части нить жизни.

Когда читаешь о Париже времен Дантона и Робеспьера, то будто видишь пустынный город, где холодный ветер шелестит наклеенной на стены угрюмых домов бумагой с разного рода пропагандистской трескотней, где редкие прохожие, встречаясь, втягивают голову в плечи и смотрят себе под ноги, где уже не услышишь ни детского смеха, ни болтовни хорошеньких женщин – словом, ничего из того, что составляет благословенную повседневность.

И все же хроники тех лет свидетельствуют: люди, сами того не понимая, делали героические усилия, чтобы сохранить остатки мирной жизни. Невероятно, но в Париже продолжали работать более двух десятков театров. В городе голодно, холодно, но занавес исправно поднимался – и отнюдь не перед пустующим залом.

Количество танцевальных помещений, где люди не только двигались под музыку, но знакомились и влюблялись, никто, конечно, не считал. Но они все же были, продолжали выступать в роли свах и сводников, невзирая на лозунг, ставший уже привычным для парижской жизни: «La mort sans phrases. Смерть без разговоров!»

И каждый день для одних означал конец суетным земным трудам, а другим сулил начало той сказочной поры, когда всеобщее сумасшествие, кровь, грязь, жестокость, страсть к изничтожению человека человеком окажутся дурным сном, который вот-вот развеется. Самым главным событием становится свидание, назначенное под сенью башни Сен-Жак или в каком другом месте, куда следует прибежать без опоздания и лучше с букетиком, купленным за пару су у торговки возле Нового моста...

При всех честолюбивых мечтаниях относительно будущего дочери Варвара Александровна не спешила дать согласие Аренбергу на брак с ее дочерью.

Прошло больше двух лет со дня той знаменательной встречи в особняке Ламбаль. За это время Аренберг, терпеливо и неотступно ждавший материнского «да», внушил Шаховской полное доверие. Она не сомневалась в серьезности его чувства к дочери. Но сама Лиза? Принц оказался ее первой любовью. Княгиня, зная способность дочери увлекаться до самозабвения – музыка, театр служили тому доказательством, – беспокоилась: насколько сильна ее привязанность к Аренбергу? Не видит ли она в нем только романтического героя? Достаточно ли для счастливого замужества очарованности прекрасной внешностью, благородными манерами и таинственным шлейфом печального прошлого принца, что не может не волновать неискушенное сердце?

Но Лизе уже исполнилось восемнадцать. Два года – и юное существо, заливавшееся краской смущения под взглядами гостей принцессы Ламбаль, превратилось в сдержанную, серьезную девушку. Лишь по выражению огромных темных глаз княжны опытный человек мог догадаться о страстности, даже непреклонности, ее натуры. Наверное, о том догадывалась и княгиня. Если у Лизы есть «ее принц», с этим уже невозможно сладить. Да и стоит ли идти поперек?

* * *

Было бы, конечно, любопытно узнать, что именно приготовил принц Луи Аренберг для невесты к знаменательному событию. Достоверно известен лишь день его бракосочетания с княжной Елизаветой Борисовной Шаховской – 4 февраля 1792 года.

Церемония венчания была совершена в православной и лютеранской церквях. Принцесса Елизавета Аренберг оставалась российской подданной, исповедующей православие.

Свадебный ужин ввиду известных обстоятельств вышел немноголюдным и тихим: некоторые гости были в трауре по казненным родственникам. Отсутствовала и принцесса Ламбаль, так близко принимавшая к сердцу любовь Аренберга и Елизаветы. Она находилась в Лондоне с целью уговорить английского короля спасти Людовика с семьей.

Миссия эта, правда, не удалась: британский монарх проявил полное равнодушие к судьбе французского короля.

Вспомним, кстати: через 125 лет при подобных же обстоятельствах хозяева Букингемского дворца поступят точно так же и по отношению к семье Николая II, связанной с английским троном к тому же родственными узами.

* * *

Посланник Российской империи при дворе Людовика XVI Иван Матвеевич Симолин на следующий день после бракосочетания принца и княжны Шаховской составил, как это полагалось, бумагу в Петербург, в которой известил императрицу об имевшем место событии. Донесение было послано курьерской почтой, которая даже в революционной сумятице действовала безупречно. Но о свадьбе в Париже императрица узнала еще раньше и, увы, не от своих подданных.