Рассказы веера - [12]

* * *

– А я вас уверяю, дорогая, что это добром не кончится, – говорила Голицына. – Людовик делает большую глупость, попуская черни. Короли не должны вести себя подобным образом. Во Франции правит не он, а идеи Вольтера – еретика и атеиста. Чего же вы хотите, если глава государства занят одним из двух любимых увлечений: либо зайцев стреляет, либо целыми днями – как мне передавали знающие люди – в разных механизмах копается... Да вот, кстати! Я слышала, что на площади Тертр – на верхушке Монмартрского холма – преступников казнят новым способом. Один умелец изобрел машину, которая отрезает злодеям голову. Представьте, некоторые ездят смотреть.

– Господи, какой ужас! – прошептала, прикрыв глаза, Шаховская.

– Да уж, зрелище, я думаю, не из приятных... Но я к тому это говорю, что Людовик очень заинтересовался изуверской штучкой и даже посоветовал изобретателю – то ли Гильотену, то ли Гильому, не припомню, – как усовершенствовать падающий нож, чтобы не причинять лишних страданий несчастным.

– Нет-нет, княгиня, помилосердствуйте. Это невозможно слышать. – Шаховская прижала ладони к ушам. – Прошу вас, сменим тему разговора... Тут меня моя Лиза позабавила. Возмечтала, представьте, о театре. Сколько раз я с ней ездила смотреть «Фигаро» – не сосчитать! Теперь она представляет себя Розиной. Как только учителя из дому, моя театралка к зеркалу – и танцы, и реверансы, и монологи.

– Не шутите, любезная княгиня, – отозвалась Голицына, – с мечтами молоденьких девиц. Это может далеко завести!

– Ах, вы бы не судили так строго, имея единственное дитя! Я и сама не знаю, есть ли на свете что-либо, с чем бы я не смирилась, лишь бы дочь была счастлива.

Платье Розины для Лизы Шаховской, разумеется, было сшито. Да так ловко, что, если бы мадемуазель Сюзанна Конта, исполнявшая роль невесты неугомонного Фигаро, вознамерилась поменяться своим сценическим костюмом с обновкой русской княжны, никто не заметил бы подмены.

* * *

18 сентября 1788 года в доме Шаховской, как обычно, ждали гостей: у дочери княгини были именины. В этот день всегда приглашалось много русской молодежи, проживавшей в Париже. Разумеется, приезжали и люди в возрасте, но они располагались отдельно в гостиной, вели свои разговоры, играли в карты. Однако постепенно, привлеченные музыкой, смехом и веселыми голосами, доносившимися из зала, оказывались там, где танцевала молодежь.

Графиня Шувалова обычно приезжала с двумя сыновьями, Петром и Павлом. Последнего – черноглазого крепыша, очень подвижного и веселого – Варвара Александровна особенно привечала и не раз в шутку говорила его матери:

– Ах, Екатерина Петровна! Отдали бы вы мне своего Павлушу. У вас четверо! Дочки-то, думаю, на выданье – так с вас и без того мороки хватит.

В тон ей Шувалова отвечала:

– Подумаю, дорогая, подумаю. Чего не сделаешь для приятельницы, если той спокойная жизнь прискучила! Наплачетесь вы с моим егозой и проказником. От учителей одни жалобы собираю: способен, говорят, все с лету ловит, а прилежания – никакого. Так что решайте: если отдам, то обратно не возьму... Если бы вы знали, как он сам-то рвется к вам. Ах неспроста!

И правда, с некоторых пор обе матери стали примечать, что вблизи Лизы Павел разом теряет свою живость, краснеет, путается в словах. Юная очаровательница, почуяв особое к себе внимание, обходилась с ним холодно и строго, чем вовсе сбивала его с толку. Глаза же Павла неотрывно следовали за девочкой: она действительно была прелестна в платье Розины, которое придавало ей вид взрослой барышни.

Когда Павел робко подходил к Лизе, чтобы пригласить на танец, она, на полголовы переросшая его, с некоторым снисхождением протягивала ему руку. Но горе было маленькому кавалеру, если он сбивался с ноги или путал фигуру! Княжна, изрядно овладевшая танцами, в таких случаях становилась беспощадной. Вконец расстроенный Павел скрывался где-нибудь в дальнем уголке от гнева своей феи и неотрывно наблюдал за ней издали.

Варвара Александровна, сочувствуя юным треволнениям, обычно подзывала мальчика и старалась его успокоить:

– Venez ici, mon ami! Идите сюда, мой дружок! Моя Лиза просто очень недобрая девочка – на вашем месте я бы вовсе не обращала на нее внимания.

Павел грустно качал головой:

– Pardon, princesse! Извините, княгиня! Я совсем другого мнения. Элиза – само совершенство.

– Вот как! – с серьезностью восклицала Шаховская. – Ах, мой друг, если б я была молода и красива, то с нетерпением ждала бы вашего приглашения на танец.

Мальчик вытягивался в струнку и, блестя яркими черными глазами, воодушевленно говорил:

– Вы... вы молодая и красивая. Но, – он вздыхал, – к сожалению, мадемуазель Элиза права – я неловок и действительно плохо танцую.

Шувалова, тоже краем глаза наблюдая за попытками сына привлечь к себе внимание хорошенькой девочки, говорила об имениннице:

– Charmante personne! Прелестное созданье! Сколько ей, княгиня? Пятнадцатый? О, еще год-другой, и у вас – невеста. Как же летит время! Ведь и Павел мой сильно изменился. А три года назад я привезла его к вам совсем несмышленышем. Да, ведь я главного вам не сказала. Павел военным хочет стать. Никаких резонов не принимает. Мы с мужем желали бы, чтоб он пошел по дипломатической части. Но нет, запали этому упрямцу в голову эполеты. Пажеский корпус, и все тут!