Рассказы ужасов - [8]

— Он не любил меня, — проговорила она таким хриплым голосом, что Триса едва поняла ее. — Я всегда была ему абсолютно безразлична. Как и все остальные женщины. Ему просто хотелось убивать. Убивать!

Это была в ее жизни последняя осмысленная фраза.

Энтони Бёрджес Фисгармония

В нашем новом (и очень маленьком) доме не нашлось места для пианино, хотя мои пальцы прямо-таки зудели от желания прикоснуться к клавишам.

— А почему бы тебе не взять какую-нибудь доску, — предложила жена, — обточить ее, чтобы она стала гладкой, а потом нарисовать на ней черные и белые клавиши? Тогда ты сможешь репетировать…

Ну да, конечно, можно и порепетировать, вот только кому нужна такая репетиция? Сидеть, играть себе и дожидаться, когда у нас наконец появится пианино?

Места действительно было маловато. Дом оказался очень маленьким, ну просто удушающе крохотным, но другого мы не нашли. Да и позволить себе не могли. Разумеется, и для пианино в нем нашлось бы место, если бы нас со всех сторон не зажимала вся эта тещина мебель и ее бесчисленные безделушки. Стоит мне пройти по дому, как отовсюду раздается перезвон неисчислимых фарфоровых собачек.

— Выкинь что-нибудь из этого, — посоветовал я жене. — Или продай. Тогда у нас появятся деньги на подержанное пианино. Да и в доме попросторнее будет.

Как выяснилось, слова мои были восприняты чуть ли не как богохульство. Продать бесценные вещи, которые принадлежали ее милой и дорогой матушке?! Ну как я могу быть таким бессердечным?

Но как-то однажды, когда жена была на работе (мне самому работать не разрешают, поскольку считается, что у меня неуравновешенная психика. Как сказали доктора, со мной что-то не в порядке, хотя они и не пояснили, что именно), так вот, когда жена была на работе, я взял большое блюдо — здоровенное фарфоровое блюдо, украшенное по краям фарфоровыми поросятами, поставил на него несколько фарфоровых собачек, эбенового слоника или, не знаю, что это там было, прибавил кое-что из севрского фарфора, сложил все это в просторную сумку и вместе со всем этим хозяйством сел на автобус, идущий в Чиппинг. Я знал, что там находится довольно грязный антикварный магазин — настолько замызганный, что ни одному уважающему себя американскому туристу (а все американские туристы отличаются очень высоким самоуважением) никогда не взбрело бы в голову переступить его порог. Наверное, именно поэтому мне никогда не доводилось видеть, чтобы кто-то когда-либо в него заходил. Но в тот серый, мерзкий день я все же вошел в этот магазин, где мне в нос сразу же ударил характерный затхлый запах старых вещей.

Я сразу обратил внимание на то, что ничего стоящего или красивого в магазине не имелось: портрет какого-то деятеля в позолоченной раме, громадная гравюра неизвестного автора, изображающая закованного в колодки громилу и смазливую девку-служанку, явно намеревающуюся громилу освободить и потому выкрадывающую ключи у храпящего толстобрюхого церковного сторожа; пара подносов, отвратительной расцветки викторианская ваза, экземпляры «Иллюстрированной истории Англии», поломанные кузнечные мехи, потускневший бронзовый каминный экран, масса всякого трухлявого, полусгнившего корабельного хлама времен прошлого века и прочее малопривлекательное барахло.

Откуда-то сбоку, из похожей на конуру каморки, вышел владелец магазина, шаркавший ногами по полу и сам чем-то смахивавший на живущее в подобной конуре животное. Одетый в грязный жилет, он жевал хлеб, был небрит и настолько близорук, что вынужден был вплотную подойти ко мне, словно мы выступали на телевидении и готовились выступить в долгой совместной сцене.

— Вот, — сказал я, открывая сумку.

Он что-то проворчал и принялся перебирать вещи руками, поднося их близко к лицу и словно пытаясь определить, сколько могут стоить «эти подделки». Потом громко рыгнул на фарфоровую свинку, наполнив крохотное помещение несвежим запахом своих внутренностей, и сказал:

— Денег заплатить не смогу, потому что у меня нет денег. Ни в кассе, ни в карманах — нигде ни черта нет. Хотя не так уж много все это и стоит.

— Постойте-ка, — возразил я. — Вот хотя бы этот севрский фарфор…

Антиквар поднес к лицу обеденное блюдо, словно желая слизнуть с него остатки подливки.

— Можете взять взамен что-нибудь из товара. Все, что душе угодно, но только чтобы на ту же сумму. Я-то знаю, сколько это стоит.

Я прошел в подсобку магазина и сразу же увидел фисгармонию. Несколько раз нажал на педали, накачивая в нее воздух, а потом поднял крышку. Желтые клавиши. Я с жадностью набросился на них, сыграв партию пилигримов из «Тангейзера». Вошел антиквар и подозрительно огляделся.

— Неплохо вы играете, — проговорил он.

— Скажите, а ее взять я могу? — спросил я. — Этот севрский сервиз стоит дороже, намного дороже.

— А что, милая штучка, — проговорил он, словно речь шла о девушке. — У меня на нее большой спрос.

— Не верю, — возразил я. — Кому сейчас нужна фисгармония?

— Верующим, — ответил торговец. — Вы, — продолжал он, подходя ко мне и всматриваясь в мое лицо, словно желая отыскать на нем крохотный шрам, о котором ему кто-то рассказывал, — похоже, неверующий. — Видимо, последнее обстоятельство оказалось решающим, потому что уже через секунду он заявил: