Рассказы - [99]

— Доктор… — завел свое Морис. Но бабка даже не стала его слушать.

— Да что мы знаем об этом докторе?! Заладил — доктор, доктор! Молод еще знать такие вещи, — загадочно заключила она.

У него напряженно застыло лицо.

— Кто-то из нас должен остаться, — сказал он, — иначе на нашей совести может быть смерть.

Поняла ли она по его надтреснутому голосу, что творится в его душе, или испугалась, что впрямь придется остаться самой, только миссис Либиг выдавила короткий смешок.

— Прекрасно! — объявила она. — Я умываю руки. Задурил себе голову бог знает чем. Только с матерью будешь сам объясняться! Я вижу, тебе нравится действовать людям на нервы.

К его немалому удивлению, она вернулась в комнату Сильвии, подошла к постели и поцеловала девушку в обе щеки.

— Морис останется с тобой, посмотрит, чтобы ты хорошо себя вела, — сказала она. — И ни о чем не волнуйся. Дурочка, ты ведь девочка хорошая. И Виктору еще улыбнется счастье. Не вини себя ни в чем. Даст Паула ему развод — куда ей деваться? Все образуется, вот увидишь. Знаю, знаю! — бросила она в сторону Мориса. — Вам, умникам, не по вкусу счастливые концы. Вам подавай смерть, самоубийство, диких уток. Но Сильвия поумнее вас. Все у нее будет в порядке.

И она еще раз поцеловала ее.

И снова Морис поразился: Сильвия глядела на миссис Либиг по-детски широко раскрытыми глазами.

— Спасибо вам за все, — еле слышно шепнула она. — Без вас я потеряла бы всякую надежду.

— Теперь спать, — распорядилась миссис Либиг. — Ты ей не мешай, Морис.

Оставшись наконец наедине с Сильвией, Морис окончательно потерялся. Он отстоял свое право остаться на сцене, но он понятия не имел, какую пьесу они играют. Уже второй год после своего шестнадцатилетия он воспитывал в себе чувство уверенности, усваивал властные манеры, примерялся к героической роли, которую вместе с приятелями-выпускниками намерен был играть в жизни. Об этом было много говорено, много старания было положено, чтобы развить в себе качества вождей, ибо их поколению определена ведущая роль — вывести народ из пустыни телевизионного мира, из гибельной трясины баров с кофейными автоматами. В их духовный обиход входили высокие цели и внутренняя дисциплина, умение обласкать — и одернуть, чтение Карлейля и Берка. И вот грянул час, когда ему надлежит властно вмешаться в ход событий, пусть и не очень важных, но события развиваются своим ходом, а он чувствует себя ночным путником у реки, не знает, где кончается берег и начинается вода. Вместо героя-вождя он ощущал себя ничтожеством, l’homme moyen sensuel[62], то есть героем такой литературы, которую он и его друзья откровенно презирали. И он не видел, как выбраться из этого положения.

Покуда его молчание устраивало Сильвию, утонувшую в подушках. Закрытые глаза придавали ее лицу до странного спокойное, безжизненное выражение; она выглядела старше и еще сиротливее. Но вот она выпятила нижнюю губу, нахмурила лоб, и Морис увидел перед собой угрюмо надувшегося ребенка, и он поспешил прогнать это новое неприятное впечатление, потому что до сих пор ничего не узнал о ней ни из того, что видел, ни из того, что слышал. Вот лоб разгладился, губа вернулась на место, открылись глаза и из них полыхнула трагедия.

— Чем же я прогневила господа! — выдохнула она.

Его ошеломила безнадежная и темная глубина вопроса и уж совсем растревожило то, что столь мелодраматические реплики срываются с таких прельстительных губ.

Сильвия почувствовала его волнение и обреченно уронила руку на стеганое одеяло.

— Господи! Все время искать выхода, все время искать виноватого, даже боженьку во всем винить! Ты когда-нибудь бываешь сам себе противен до черта?

На этот вопрос ему уже было легче ответить, хотя формулировка была по-прежнему не в его вкусе.

— Довольно часто, — сказал он. — Наверное, люди с умом и сердцем время от времени должны что-нибудь такое переживать.

Сильвия с минуту обдумывала его слова.

— Ты так хорошо все понимаешь, а сам такой молодой, — только и сказала она.

Лучшей похвалы себе Морис не придумал бы и сам, но как раз сейчас он мало что понимал, и он украдкой взглянул на нее — не шутит ли? — нет, наивный восторг в глазах.

— Тебе сколько лет? — спросила она.

— Скоро восемнадцать.

— Восемнадцать, — улыбнулась она. — Тогда я совсем старуха. Мне двадцать три.

— Не так уж много, — сказал Морис, скрывая легкое разочарование.

— Тебе нет восемнадцати, а ты столько знаешь. Хорошо бы ты меня чему-нибудь научил.

Ее восторженный и как бы издалека звучащий голос очень подошел бы для роли Мари Роз.

Морису хотелось прекратить эти разговоры о его возрасте, да и похвала, как ни приятно ее выслушать, с точки зрения его высокой цели в жизни была вещь предосудительная.

— Боюсь, у нас не получится разговора, пока ты не объяснишь мне, почему… — он чуть помолчал и решил не играть в прятки, — почему ты хотела лишить себя жизни. Из слов мисс Черрил мне показалось… — И он снова замолчал — язык не поворачивался заговорить о беременности и тем паче об извращениях дяди Виктора, на что намекал доктор Уотерс.

У Сильвии сузились зрачки, и на Мориса глянули две крохотные незабудки.