Рассказы - [22]

И стоит тебе это сделать, думал Дональд, твоя песенка спета. Нет, совсем не на то следует обращать внимание, если ты надеешься уцелеть. Бесшабашная озорная усмешка действительно тут как тут, но нижняя губка оттопырена недовольно, по-детски капризно; голубые глазки поблескивают, но это — жесткий блеск себялюбия, а складки по углам рта прочертила в первую очередь жалость к себе. Он, правда, уже вчера, сходя в Саутгемптоне с парохода, не знал, радоваться ему или горевать, и все же трудно было представить себе, что старые мучения навалятся на него так скоро. Всего лишь вечер в ее обществе — и он понял, что для него несут в себе слова «дом» и «мать» — вот уж воистину, «и тень тюрьмы вкруг отрока сгустилась»[18], причем добро бы еще отрок, весь ужас в том, что ему двадцать пять, тюремная пташка со стажем. Поездка на полгода в Америку с чтением лекций была для него первым после университета побегом на волю. Попав туда, он возомнил, что наконец-то свободен, но на самом деле его, конечно, лишь ненадолго выпустили погулять. Да и вообще об Америке ему пора забыть — это в их разговоре вчера вечером она дала понять достаточно ясно. «Американцы! — объявила она покровительственно и не без тонкой иронии. — Не лучше и не хуже других иностранцев, сколько я могу судить. С ними легко ладить, пока помнишь, что имеешь дело с детьми. Не столь рассудочны, как французы, зато хотя бы без немецкой напыщенности. Главная беда, если уж говорить откровенно, — что, в сущности, им всем недостает культуры». Этот кусочек его жизни был прожит без ее участия, а значит, чем скорее он отойдет в прошлое, тем лучше. Она еще не окончательно исчерпала эту тему, отметил он, хоть и старался не прислушиваться к репликам, которые она роняла, прибирая его вещи.

— Тебе, надеюсь, нравятся эти розы? Едва было не пришлось распроститься из-за них с фамильными бриллиантами — впрочем, пардон, забыла, в Нью-Йорке они, верно, стоят пенни пара… Уж не задумал ли ты, голубчик, нацепить на себя этот чудовищный американский галстук? Или ты, может быть, собрался сводить меня на вечер ложи «Старых бизонов»? Я как-то не уверена, что мы нашли бы там подходящую для нас обстановку… Боже, как они все-таки отстали от жизни, чего стоят одни эти голые девицы на журнальных обложках! Такого сорта картинки еще твой двоюродный дедушка Том прятал у себя в столе в бильярдной…

Проклятье, думал Дональд, зачем ей нужно так затягивать эту пытку! Если уж вознамерилась отнять у него веру в свои силы, пусть бы катила свою жертву прямо в операционную, и дело с концом, избавила бы по крайней мере от этой профессионально бодрой трескотни и не размахивала раньше времени скальпелем у него перед носом. Но вот миссис Каррингтон и самой наскучило вести обстрел.

— У тебя в комнате мало что изменилось, правда, дорогой мой? — спросила она голосом, в котором слышалась мольба о ласке.

— В ней вообще ничего не изменилось, — тускло отозвался он, бессильно покоряясь усталости от внезапного сознания, как эти слова справедливы. Ничто не изменилось; все, что он напридумывал себе за время отсутствия, вся его убежденность, что теперь он сумеет постоять за себя, разлетелись в прах перед упорством ее натиска. Он мог заранее сказать, как будет проходить неделя, оставшаяся ему до возвращения на службу, — неделя, на которую он уповал как на преддверие новой, независимой жизни. Будут для нее минуты торжества, когда к ним явятся в гости нудные родственники и когда они сами поедут в Ричмонд к тете Норе или когда она будет бахвалиться им перед знакомыми, которыми обзавелась, пока он был в отъезде; будут у него пирровы победы, когда придут его друзья и постепенно сникнут от неловкости под градом ее острот; будут недолгие часы перемирия, когда они с нею отправятся за покупками к Харродзу, или обедать к ней в клуб, или к их семейному адвокату; будет как минимум одна серьезная стычка, с криком, слезами и долгим обиженным молчанием, и в конце концов он вернется на работу укрощенный, объезженный и готовый влачиться дальше в узде домашней жизни.

Прошло несколько недель.

Дональд с наслаждением потянулся в постели, блаженно отдаваясь дреме, подступающей к нему, несмотря на ранний час, — всего половина одиннадцатого. Поразительно, с какой точностью он тогда предсказал события грядущей недели — все, кроме одного, и притом чрезвычайно важного! Да, думал он, даже сегодня его нельзя не назвать чрезвычайным, хотя, пожалуй, еще несколько месяцев, а может быть, и недель — и оно утратит оттенок «чрезвычайности», таковы прихоти человеческой памяти и человеческих привязанностей, надо это признать, и не потому, что он циник, нет, просто с течением времени приучаешься трезво смотреть на вещи. Да, в высшей степени показательная была неделя, прямо-таки наглядный образец его отношений с матерью.

Взять для начала встречу с Алеком. Как ее, наверно, задело, что по приезде домой он в первую же неделю навязал ей общество Алека. И как характерно, отметил он с горечью, что он счел нужным угодливо сообщить ей о встрече с другом. Были в числе его приятелей такие, к которым она всегда относилась немилостиво, и к ним принадлежал Алек Лават. Способный мальчик из Шотландии, выпускник обычной средней школы — не о таком друге она мечтала для сына, когда он поступал в Кембридж, и общность их литературных увлечений, которые она не разделяла, лишь осложнила положение. Она с таким жаром взялась приручать этого застенчивого молодого медведя, но все было напрасно — он упрямо оставался другом ее сына, а не ее другом, и это расхолаживало. Дональд вспомнил, как она поморщилась, узнав о предстоящей встрече.